вершин чуялось что-то зловещее; ежеминутное ожидание непредвиденной опасности напрягало нервы, будоражило воображение. И древнерусский человек населил лес всевозможными страхами. Лес – это темное царство лешего одноглазого, злого духа-озорника, который любит дурачиться над путником, забредшим в его владения.
Теперь лес в южной полосе средней России – редеющее напоминание о когда-то бывших здесь лесах, которое берегут, как роскошь, а севернее – доходная статья компаний, получающих от эксплуатации своих лесных богатств огромные дивиденды.
Степь оказывала другие услуги и создавала иное впечатление; раннее и значительное развитие хлебопашества на открытом черноземе, скотоводство. Положительное историческое значение степи заключается преимущественно в ее близости к южным морям, особенно к Черному, которое послужило звеном соприкосновения с южно-европейским культурным миром. Степь широкая, раздольная, как величает ее песня, своим простором, которому конца-краю нет, воспитывала в древнерусском южанине чувство шири и дали, представление о просторном горизонте.
Она была и вечной угрозой для Древней Руси и нередко становилась бичом для нее. Борьба со степными кочевниками, длившаяся с VIII почти до конца XVII в., – самое тяжелое историческое воспоминание русского народа, особенно глубоко врезавшееся в его памяти и наиболее ярко выразившееся в его былинах.
Историческим продуктом степи, соответствовавшим ее характеру и значению, является казак, по общерусскому значению слова бездомный, «гулящий» человек, не имеющий определенных занятий и постоянного местожительства, а по первоначальному и простейшему южнорусскому своему облику – человек «вольный», беглец из общества, не признававший никаких общественных связей вне своего «товариства», удалец, отдававший всего себя борьбе с неверными, мастер все разорить, но не любивший и не умевший ничего построить, – исторический преемник древних киевских богатырей, стоявших в степи «на заставах богатырских», чтобы постеречь землю Русскую от поганых, и полная противоположность северному лесному монаху. Со Смутного времени для Московской Руси казак стал ненавистным образом гуляки, «вора».
Зато никакой двусмысленности, никаких недоразумений не бывало у него с русской рекой. На реке он оживал и жил с ней душа в душу. Он любил ее, никакой другой стихии своей страны не говорил в песне таких ласковых слов – и было за что. При переселениях река указывала ему путь, при поселении она – его неизменная соседка. В продолжение значительной постной части года она и кормила его. Для торговца она – готовая летняя и даже зимняя дорога, не грозила ни бурями, ни подводными камнями: только вовремя поворачивай руль при постоянных капризных извилинах реки да помни мели, перекаты. Река является даже своего рода воспитательницей чувства порядка и общественного духа в народе. Ее великолепные половодья превращали на время скромные речки в настоящие потоки и приносили неисчислимую
