рук, одевалась исключительно у спекулянтов, даже отца пристроила сторожем на склад. И все так же смотрела на мир равнодушными и спокойными ко всему глазами. Будто и сама не понимала, зачем родилась на свет.
Приезд Тошки положил этой «красивой» жизни решительный конец. Пущен был в ход и ремень со звездой. Как оказалось, напрасно. Тигран Леванович о прошлом Наташки ничего не знал, ни о каких женихах на военной службе не имел понятия, он даже ни на чем не настаивал, а только соблазнял и предлагал, а уж ее дело оставалось – соглашаться или нет. Но Салехард был далеко, Тошкино будущее темно во облацех, а что думала она сама о смысле собственной жизни – и до сих пор представляет для меня великую загадку. Однако Наташку вернули. Ливадин ее не то чтобы простил, ни о каком прощении между ними речи не шло, но усиленно делал вид, будто ничего и не произошло. И снова стал вертеться. Из института – на стройку сторожем и разнорабочим, а по летнему времени подряжался Тошка на халтуру ремонтником чужих квартир и дач и неплохо зарабатывал на зиму, руки у Ливадина всегда-то были что чистое золото. Жить им с Наташей тогда не имелось возможности ни у ее родителей, ни у Тошкиных, приходилось снимать квартиру в Бибирево за сто пятьдесят рублей. И эта квартира будто сделалась нашим клубом. Как у настоящих британских денди. Мы собирались к Ливадиным в каждый свободный вечер. Здесь, в Бибирево, отпраздновали и тихую их свадьбу, на которую пришли только Наташины родители. Антон из-за своей «необдуманной» женитьбы был для своей семьи отрезанный ломоть.
Наташа в те годы, как и в прочие другие, принимала нас охотно. Никакого хозяйства у Ливадиных почти и не было, жили они словно на бивуаке, но Наташа скучала и радовалась нашему с Никой приходу. Антон, наученный историей с Тиграном Левановичем, в нежной, но категоричной форме запретил ей искать работу. Тошке все мерещились коварные соблазнители, даже на самой невинной государственной службе, вроде регистратуры местной поликлиники. Тогда Наташа от нечего делать стала читать, и, надо сказать, процесс ее самообразования пошел весьма успешно. Она записалась на курсы художественной фотографии, обнаружила в этом деле нешуточный талант – Наташу даже приглашали стажером в небогатую профсоюзную газету, – но Антон снова наложил свое вето. В редакции ведь как? Все больше мужчины, модники и лоботрясы, да еще командировки, от одной мысли о которых у Ливадина волосы вставали дыбом. И Наташа осталась дома, не возражала. Это тоже представлялось для меня не совсем понятным. Ведь в ее власти было принять любое решение и выбрать любой путь, ничего бы Ливадин поделать с ней не смог, если б Наташа захотела. Но вот, не захотела. А поступила теперь уже на курсы английского языка, но так и не заговорила, хотя и я, в том числе, пытался ей помочь. Не хватало какой-то природной предрасположенности. Из-за которой один после первого же урока трещит, как попугай, а другой и за год зубрежки не свяжет между собой подлежащее и причастие в нужном падеже. Но, чем бы ни заниматься… как
