шишки и швы на лбу.
– Больно, – отвечаю я.
Мама касается моей сломанной руки. На одном из пальцев небольшая клипса, на которой вспыхивает красный огонек. Как у пришельца.
– В аварии ты сломала лопатку, – объясняет она. – В четверг вечером тебя прооперировали.
– А сегодня какой день?
– Суббота, – отвечает она.
Пятница совершенно выпала у меня из памяти.
Я пытаюсь сесть, но это практически невозможно из-за руки, крепко прибинтованной к телу.
– Где папа?
По ее лицу пробегает тень.
– Я должна предупредить медсестру, что ты очнулась…
– С ним все в порядке? – Мои глаза наполняются слезами. – Я видела, возле него толпились врачи скорой помощи, а потом они… потом они… – Я не могу закончить предложение, потому что начинаю складывать вместе части загадки, выражение маминого лица, галлюцинации, в которых я видела отца намного моложе, чем сейчас. – Он умер, – шепчу я, – ты просто не хочешь мне говорить.
Она крепче сжимает мою руку.
– Твой папа не умер.
– Тогда я хочу его увидеть, – настаиваю я.
– Кара, ты сейчас не в том состоянии…
– Черт побери, дайте мне с ним увидеться! – кричу я.
По крайней мере, мой крик привлекает внимание. В палату спешит женщина с больничным пропуском – но не медсестра в белом.
– Кара, тебе нужно успокоиться…
Она маленькая и хрупкая, с черными кудряшками, которые подпрыгивают при каждом движении.
– Вы кто?
– Меня зовут Трина. Я социальный работник, которого назначают в случаях, подобных этому. Я понимаю, что возникают вопросы…
– Да, например, такой: я обмотана бинтами, как Тутанхамон, у меня на голове швы, как у Франкенштейна, а мой отец, возможно, лежит в морге. Как я могу успокоиться?
Мама и Трина переглядываются, и это знак, который в ту же секунду дает мне понять, что, пока я лежала без сознания, они постоянно разговаривали обо мне. Мне понятно одно: если они не хотят отвести меня к отцу, я пойду туда сама. Если придется, доберусь ползком.
– У твоего отца тяжелая черепно-мозговая травма, – произносит Трина таким тоном, каким обычно говорят: «Похоже, зимой будет очень холодно» или «Мне кажется, нужно отогнать машину в мастерскую, чтобы сменить резину». Она говорит это так, как будто черепно-мозговая травма – это обычная заусеница.
– Я не понимаю, что это означает.
– Ему сделали операцию, чтобы удалить опухоль. Он не может самостоятельно дышать. Он сейчас без сознания.
– Пять минут назад я тоже была без сознания, – отвечаю я, но все время думаю только об одном: «Это я виновата».
– Я отвезу тебя к отцу, Кара, – обещает Трина, – но ты должна понять, что, когда ты его увидишь, у тебя может случиться шок.
Почему? Потому что он лежит на больничной койке? Потому что у него швы, как у меня, и изо рта торчит
