захлестывала ее через край, потом она оправдывала его, потом накатывала жалость по отношению к себе, а потом снова ее накрывала обида. И так кругами, спиралями. Примерно, в течение полугода.
Потом ее отпустило. И хоть Алла Михайловна еще кипела, вспоминая Стаса, Алиса не поддерживала ее в таких разговорах, более того – гасила их. И, наконец, волны этой истории улеглись, и у Аллы Михайловны нашлись другие темы для разговоров с дочерью. И только неудовлетворенное желание стать бабушкой порой не давало ей покоя.
И вдруг привалило столько счастья сразу, что она захлебывалась им. Она не могла спокойно рассказывать о маленьких Маше и Даше, о том, какие у них реснички и глазки, о Ване и Витеньке, о том, как один научился читать по слогам, а другой уже хорошо выговаривает букву «Р».
Но больше всего разговоров было о мальчике Мишеньке, которого Алла Михайловна так и звала – «Мишенька». Она говорила о нем постоянно, и голос у нее менялся. Она просто задыхалась от счастья.
– Мам, а ты не много внимания уделяешь одному ребенку? Не будет ли от этого плохо другим детям?
– Ну, твоя мать пока что не сошла с ума! – Алла Михайловна внимательно посмотрела на дочь. – Надеюсь, ты помнишь, что я – педагог?!
В голосе у нее Алиса услышала незнакомые нотки. Ох, как же хорошо, что мама ее не учила в школе!
– Я, Алиска, если глажу по головке, то не только Мишеньку, а всех. Мне сначала сказали, что лучше этого не делать – не жалеть, не ласкать. Но как?! Как быть равнодушной, если они, как котята в руки лезут?! Нет уж, или я работаю так, как умею, или не работаю совсем!
II
Конец осени был солнечным, словно природа желала загладить свою вину за хмурое лето, в котором было всего-то пара теплых недель, и за дождливый сентябрь.
Солнце октября грело мало, да и то в первой половине дня. Но этого хватало для хорошего настроения. Но уже в начале ноября зарядили холодные проливные дожди, и серое ватное небо накрыло город сверху. Эта вата отсырела за три дня и больше не просыхала, и считанные дни оставались до того противного момента, когда ртутный столбик термометра остановится на ноле, и с неба посыплется первая снежная крупа.
По осени у Аллы Михайловны стали нестерпимо ныть суставы на руках. Она перевязывала запястья связанными из собачьей шерсти полосками и баюкала то одну, то другую руку. А они все болели и болели. «На погоду!» – говорила Алла Михайловна, и кляла эту погоду, и ждала перемен к лучшему. А их все не было.
Снова вернулись забытая тяжесть в руках и усталость. Даже пакет с хлебом был для нее порой не подъемным. И настроение от этого было плохим. Растирая суставы, Алла Михайловна ныла, могла даже всплакнуть. Она даже слово свое придумала тому, что с ней происходит – «тоснут». Дословно это звучало так: «Тоснут рученьки, спасу нет!»
– Тоснут – это ноют? – спрашивала
