добрый глоток. Потом, довольно утерев ладонью губы, передал флягу Ори. Тот, приняв её, тоже принюхался, и, промычав «У-м-м!», в свою очередь приложился к горлышку. Потом передал сосуд Вере со словами:
– Пей, не бойся. Замечательное вино.
Вера плеснула себе немного темно-красной жидкости в пустую кружку, и с некоторой опаской пригубила. Сладкое густое вино приятно отозвалось на языке незнакомым вкусом, и согрело грудь. Фляжка вернулась на свое место в мешок огона. Напиток согрел тела и сердца, изгнал чувство недоверия из душ, и развязал языки. Как давно знакомые, старые друзья, два человека и огон сидели у ласкового огня. Вокруг их пристанища бушевала непогода, и на много миль вокруг не было ни одного живого существа. А в маленькой пещере мирно потрескивали дрова в костре, освещавшем склоненные к нему лица, и время от времени переступали копытами лошади, тоже радующиеся благодатному теплу. Но вскоре усталость взяла своё, и все трое улеглись спать. Вера и Ори устроились на одном одеяле, уступив вторую постель Троди. Он, повалившись на предложенное ему место, тотчас же заснул. Вымотавшийся Ори тоже не заставил себя долго ждать. Вере же не спалось. Глядя на мерцающие угольки, она прислушивалась к тихому дыханию мужчины у себя за спиной, спавшему глубоким сном. Огон, напротив, ворочался и постанывал во сне, что-то бормотал по-своему, и, время от времени, судорожно вздыхал. Наконец веки её сомкнулись, и она тоже заснула.
***
Проснувшись, Вера первым делом отметила, что не слышит шума дождя. Потом почувствовала, что пахнет дымом, но не от костра, и что на неё смотрят. Открыв глаза, она натолкнулась на внимательный взгляд Троди. Он был одет в уже подсохшую одежду, и сидел, как вчера, прислонившись спиной к стене, покуривая трубку и разглядывая её. Было совсем светло, сквозь поредевшие тучи в пещеру проникали солнечные лучи. Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Первым прервал молчание Троди.
– Ты ведь не из довгаров, как твой спутник, – полувопросительно, полуутверждающе сказал огон.
– Мой отец был довгаром, а мать нимхийкой. Они погибли.
– Нимхийкой? Невероятно. А Ори?
– Он воспитывал меня с детства, и теперь вместо отца.
– Понятно. Значит, тоже полукровка? Н-да.
– Что значит «тоже»?
– Да вот то и значит. Я ведь только на три четверти огон. Мой дедуля, да будут ему камни пухом, умудрился влюбиться в девчонку из морлиннов, когда ходил с караваном в прибрежные города. Огоны – народ постоянный, однолюбы. Долго он её добивался, самоцветами задаривал, сам в том городе поселился. Свихнулся на ней, одним словом. Не знаю, чем он её взял – то ли дарами богатыми, то ли и вправду она к нему чувствами прониклась, в общем, привез он её сюда, в горы. Тут папаша мой и родился. А ей скучно здесь стало, да и смотрели на неё косо – чужая, одним словом. Вот она и сбежала обратно домой, немало при этом добра прихватив. А незадачливого моего предка тогда чуть не выгнали,
