отдавать приказания. Я не ответил.
– Шутник, – небрежно проронила она. Затем протянула руку и, схватив мою, принялась ее целовать.
– Ты делал маникюр? – спросила она.
– Нет.
– У твоих ногтей другая форма и руки чище, чем всегда. Может быть, так влияет на людей Париж? Ты и пахнешь иначе.
– Как?
Она сморщила нос.
– Как доктор, – сказала она, – или священник, или незнакомый гость, которого пригласили к чаю.
– Очень жаль, – сказал я в полном замешательстве.
– Пройдет. Сразу видно, что ты вращался в высоких кругах… Что вы делали в гостиной – обсуждали меня, да?
Какое-то неосознанное чувство подсказало мне, что детей невредно порой одернуть.
– Нет, – ответил я.
– Неправда. Жермена сказала, за обедом только и разговору было что обо мне. Конечно, из-за того, что ты так долго не приезжал, они тоже подняли шум. Что ты делал?
Я решил говорить правду, когда смогу.
– Спал в отеле в Ле-Мане, – ответил я.
– Что тебе вздумалось? Ты очень устал?
– Я много выпил накануне и ударился головой об пол. И возможно, принял по ошибке снотворное.
– Если бы ты не выпил снотворное, ты бы уехал?
– Уехал? Куда? – спросил я.
– Куда-нибудь. И не вернулся бы, да?
– Я тебя не понимаю.
– Святая Дева сказала мне, что ты можешь не вернуться. Вот почему я заболела. – Вся ее повелительность исчезла. Она пристально смотрела на меня, не сводя глаз с моего лица. – Ты забыл, – добавила она, – в чем ты признался мне перед тем, как отправился в Париж?
– А в чем я тебе признался?
– Что когда-нибудь, если жизнь станет слишком трудной, ты просто исчезнешь и никогда не приедешь домой.
– Я забыл, что говорил это.
– Я не забыла. Когда дядя Поль и все остальные принялись толковать о том, как плохо у нас с деньгами, и о том, что ты поехал в Париж, чтобы попытаться все уладить, – но дядя Поль не очень-то надеялся на успех, – я подумала: вот самый подходящий момент, теперь-то папа это и сделает. Я проснулась ночью, мне было плохо, и тут пришла Святая Дева и встала у меня в ногах. Она была такая печальная…
Мне было трудно выдержать прямой взгляд детских глаз. Я посмотрел в сторону и, взяв с кровати потрепанного игрушечного кролика, принялся играть его единственным ухом.
– Что бы ты сделала, – спросил я, – если бы я не вернулся?
– Убила себя, – прозвучал ответ.
Я заставил кролика танцевать на простыне. У меня возникло смутное воспоминание, что давным-давно, в те дни, когда у меня еще были игрушки, это меня смешило. Но девочка не смеялась. Она взяла кролика у меня из рук и спрятала под подушку.
– Дети не убивают себя, – сказал я.
– Так почему ты так бежал сюда десять минут назад?
– Ты
