столь значительную помощь Западу в разрушении советской империи.
Фирсона интересовала не только политика. Примерно с полудня он начинал время от времени задавать вопросы, касающиеся науки и экономики, словно желая отдохнуть от разговоров, касающихся сугубо политических тем. Иногда нам мешала разница в наших интересах. Мне было известно, что через какое-то время появятся мобильные телефоны и Интернет. Однако я не мог сказать, кто стоял у истоков этих изобретений, поскольку они никогда меня всерьез не занимали. Для Фирсона практически никакого интереса не представляли вопросы внутренней политики. Его сомнения в том, что будущее в сфере политики международной может оказаться столь замечательным с точки зрения Запада, заставляли его все больше и больше погружаться в подробности моей жизни, которые, с его точки зрения, могли бы подтвердить или, наоборот, опровергнуть мои рассказы. Он мог, например, начать расспрашивать меня о путешествии на поезде из Киото в 1981 году.
– Бог мой, сэр! – воскликнул он как-то в сердцах. – Вы либо величайший в мире лжец, либо у вас чертовски хорошая память!
– Моя память совершенна, – ответил я. – Я помню все, что со мной происходило, с того момента, когда впервые осознал, что я не такой, как большинство людей. Я не помню своего рождения – вероятно, человеческий мозг так устроен, что не может осознать и зафиксировать подобные события. Но я помню, как я умирал, в том числе моменты, когда жизнь в моем теле останавливалась.
– Расскажите, – попросил Фирсон, в глазах которого сверкнул такой живой и неподдельный интерес, какого я не замечал раньше.
– Момент смерти совсем не страшен. Сердце просто останавливается – и все. Но вот то, что этому предшествует, переносить трудно.
– Вы что-нибудь видели в моменты смерти?
– Ничего.
– Ничего?
– Ничего, кроме работы угасающего сознания.
– Может, вы просто не придавали значения каким-то вещам?
– Не придавал значения? По-вашему, когда человек умирает, он не придает этому значения? – С трудом сдержавшись, я отвернулся и на какое-то время замолчал. – Боюсь, все дело в том, что мне не с чем сравнить эти впечатления, – подытожил я после паузы. Мне хотелось сказать Фирсону, что ему трудно меня понять, но я этого не сделал.
Я не лгал, но мне никак не удавалось полностью удовлетворить любопытство Фирсона.
– Но каким образом произошло советское вторжение в Афганистан? Там ведь не с кем воевать!
Его знания о прошлом были почти так же скудны, как его представления о будущем, но у него было то преимущество, что он мог проверить кое-какие из моих утверждений. Я посоветовал ему внимательно проштудировать учебник истории, почитать что-нибудь о пуштунских племенах, изучить географическую карту. Я втолковывал ему, что могу назвать даты и названия мест, но разбираться в причинах будущих исторических событий – это уж его дело.
В
