капища? – спросила добрая девочка, хлопая ресницами, как мотылек крыльями.
Старичок всхлипнул, достал из кармана кувалдный лорнет тонкой работы и принялся разглядывать гостью.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, со своими детскими открытыми плечиками, выскочившими из корсажа от быстрого шага, со сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок – еще не девушка.
– Уста твои порождают горлиц такой маскировочной окраски, что соколы моих мыслей дохнут с голоду. Я отвечу на твой вопрос, но в следующий раз не умничай перед старшими. Яволь? Так вот, по сути вопроса – как же мне не плакать? Я вот вышел на полянку, гляжу – ягодки, листики, птички-воробушки порхают, солнышко светит. Сердце-то и защемило.
– Но ведь не плакать, дедушка, радоваться надо, – растрогалась девочка, словно газовый баллончик нечаянно нажала.
– Так-то оно так, дочка, – старичок положил на голову ребенку усталую ладонь, легонько коснулся, словно ветерок. – Да видишь, цыпа, стар я, а к старости все, на что молодым внимания не обращал, умиление вызывает. Жизнь прошла, а нешто я ееную прелесть зрел? Первая майская гроза, а я в подвале серебряные гривны пересчитывал. На папоротнике бутоны распускались, а я безжалостно смердов плетью стегал.
– По голове?
– Зачем по голове? По заднице.
– Ну, тогда еще ничего.
– Эх, – глубоко вздохнул старичок, убрал лорнет в карман и снова высморкался. – Хорошая ты мимоза.
– И ты тоже нормальный, дедушка. Да сохранит Коляда твои последние волосы, – щедро улыбнулась Озноба. Старичок ей понравился. Опрятненький, седенький, буколический. В придворном шитом мундире, в чулках, башмаках и звездах, со светлым выражением плоского лица, он казался настолько свойским на поляне, словно здесь и родился, рядом с гнилым валежником, и от рождения никогда поляну не покидал.
– Ну, коли так, – сквозь слезы улыбнулся князь Хилахрон III (это был, конечно, он), – то пошли ко мне жить, будешь мне наследницей.
Старцу пригрезилась идиллическая картина: вот они играют в ладушки, вот она кормит куклу мороженым, вот он трет ей спинку в бане, затопленной по черному…
Но внезапно видение исчезло. Дедушку проняла характерная мышечная слабость, руку не поднять. На лице, руках выступила обширная эритема, кожа зашелушилась, иногда с последующей пигментацией пораженных участков. Вокруг глаз зафиолетовел отек. Температура подскочила до 39 градусов Цельсия. И… раз, и все прошло. Приступ дерматомиозита, коим страдал патриарх, миновал.
– Пошли, – не задумываясь, согласилась девочка.
Раскатанная колесами, вся в выбоинах и коровьих лепешках, дорога привела к городским воротам.
– Стой, анафема! – загородили путь два рослых стражника
