вырваться.
Его, практически, на весу доставили в комнату, надели наушники, зафиксировали на кушетке и оставили. Он снова услышал этот голос – нежно скрипучий, как трели ласточки. Но теперь страдающий. Слушая весь ужас последних часов своей возлюбленной, он молил ее мысленно: «Подчинись, не будь такой гордой, попроси прощения, останься живой!» После того, как он услышал последние слова Оты, произнесенные на выдохе: «Ули аткатара, Ули» (как же так, Ули), все кольца из прочнейшего материала, закрепленные на руках и ногах распались: он был свободен и почти мертв.
Дрожащий и раздавленный он сидел в их гроте и пустыми глазами смотрел перед собой. Когда слабый дневной свет еще больше потускнел, лианы, закрывающие вход были отодвинуты крепкой длиннопалой рукой, и перед ним предстал бывший жених Оты. На сгибе левой руки он держал маленькую девочку. Он плюнул перед собой, что означало высочайшую степень презрения, подождал реакции, но ее не было. Юлиан не пошевелился, не взглянул. Больше чем он сам себя, никто не мог его презирать или ненавидеть. Гиро стал бесстрастно излагать ему все обстоятельства гибели Оты: как он пытался ее спасти, что она говорила, что делала, как он проводил ее до места казни.
Землянин слушал его голос, пока до него не стал доходить смысл, а потом, задрожав с головы до ног, закричал, схватив себя за волосы:
– Я не знал! Я думал, она со мной откровенна, что ничего не скрывает!
– Ты тот, который ничего не видит вокруг себя, а смотрит лишь на свои испорченные внутренности! Ты нарушил заповедь верности, ты предал человека! И я убил бы тебя, если бы не она, – закончил он рычащим голосом, качнув на руке девочку.
Так перевел Юлиан речь Гиро, но были слова, которые он перевести не мог. Вероятно, они были оскорбительными. Когда флеймонец повысил голос, кудрявая малышка у него на руках захныкала, ее повлажневшие глаза сверкнули аметистовым цветом. Высокий суровый и злой Гиро стал ласково утешать ее, длинными неловкими пальцами вытирать с ее щек слезы.
– А вы?! – воскликнул Юлиан. – Вы убили юную женщину! А за что?
– Я ее не убивал и не предавал. У моего и твоего народа есть моральные нормы. Они справедливы для всех, но могут быть не справедливы для каждого. Каждый должен отвечать за себя. Ота ответила, я тоже. А ты?
Казалось, что кровь, желчь и все другие жидкости, наполнявшие его организм, бросились ему в голову. Он кричал, срывая голос, спрашивал у Гиро, знает ли он, что это такое – слушать страдающий голос любимого человека в последний раз?
– Ты вон сразу женился, дочь у тебя, а я все три года провел в тоске и мечтах о ней! А когда мне казалось, что встреча близка, я нахожу здесь невообразимые муки, на которые вы меня обрекли!
Он долго кричал и рыдал, а Гиро, передав дочь слуге или адъютанту, молча смотрел на него. Когда Юлиан поднял глаза и через распухшие веки
