из себя и пригрозил, что отвезу его обратно в Лагунилью. Не менее чудовищной, чем его смешок – ужасным образом отличающийся от любых звуков, какие могут издавать люди или животные – была пощечина, которую он влепил мне своей рукой, увешанной тяжелыми браслетами. Должен признаться: я – его пленник. Моя первоначальная идея была другая: подчинить Чак-Мооля, присвоить его, как присваивают игрушку; может быть, виной тому до сих пор длящаяся ребяческая уверенность в себе; но детство – кто это сказал? – плод, поглощаемый годами, а я и не заметил, как… Он забрал мою одежду и надевает халат, когда проступает зелень. Чак-Мооль привык, чтобы ему подчинялись, иначе и не бывало никогда; мне ни разу в жизни не доводилось командовать, и я могу только склониться перед ним. Пока не пойдет дождь – и где же его магическая сила? – Чак-Мооль будет вспыльчивым и раздражительным».
«Сегодня я обнаружил, что по ночам Чак-Мооль уходит из дому. Каждый раз с наступлением сумерек поет скрипучую древнюю песнь, которая старше любого песнопения. Потом все смолкает. Однажды я несколько раз постучал в его дверь, он не отозвался, и я дерзнул войти. Спальня, которой я не видел с того самого дня, когда статуя пыталась на меня напасть, лежит в руинах, здесь сгустился тот запах ладана и крови, которым пропитался весь дом… Но за дверью полно костей: собак, крыс, кошек. Вот за кем охотится по ночам Чак-Мооль, добывая себе пропитание. Этим объясняется ужасающий лай, который каждое утро слышится на рассвете».
«Февраль, сухо. Чак-Мооль наблюдает за каждым моим шагом; мне приходится ежедневно звонить в придорожное кафе и заказывать курицу с рисом. Но деньги, позаимствованные из конторы, скоро закончатся. Случилось неизбежное: с первого числа отключили за неуплату водопровод и электричество. Но Чак-Мооль обнаружил уличную колонку за два квартала отсюда; каждый день я по десять-двенадцать раз хожу за водой, а он надзирает за мною с крыши. Говорит, что если я попытаюсь удрать, он меня испепелит, ведь Чак-Мооль также и Бог Молнии. Но он не знает, что я в курсе его ночных похождений… Поскольку нет света, приходится ложиться спать в восемь часов. Я должен был бы уже привыкнуть к Чак-Моолю, но недавно, в темноте, мы столкнулись на лестнице, я коснулся его ледяных рук, покрытых чешуйками новой кожи, и чуть не завопил».
«Если в ближайшее время не пойдет дождь, Чак-Мооль снова обратится в камень. Я заметил, что ему стало трудно двигаться; иногда он лежит часами, словно разбитый параличом, и снова напоминает идола. Но такой отдых только прибавляет ему сил, чтобы истязать меня, раздирать ногтями, будто пытаясь извлечь хоть немного влаги из моего тела. Прошла та благодатная пора, когда Чак-Мооль рассказывал мне старые сказки; кажется, я замечаю, как в нем зреет обида. Есть и другие знаки, заставляющие меня задуматься: мой винный погреб почти иссяк, Чак-Мооль поглаживает шелк халата; хочет, чтобы я завел в доме служанку; заставил показать ему, как пользоваться мылом и лосьонами. Думаю, Чак-Мооль становится подвержен человеческим искушениям, даже лицо
