Она усаживается на кушетку, за которой стою я, и сидит, не оглядываясь и ничего не говоря, но ожидая ответа. Я выдергиваю из розетки телефонный шнур и подхожу к бару, где меня ждут полбутылки «Смирнофф» и бутылка тоника.
– Выпить хочешь?
– Только что зубы почистила.
– То есть «нет».
– Судя по всему, ты хочешь продолжить со мной драчку.
Она растирает себе шею и снимает кулон. Если б на Ямайке не стояла такая жара, она никогда не подстригала бы волосы выше шеи. Ее шеи я не видел уже бог весть сколько, и меня тянет ее поцеловать. Забавно, что ей ужас как не нравится здесь находиться, и до Ямайки я ужас как боялся, что она сделается женщиной, которую я буду не переносить; такой, которая не чувствует, что ей нужно следить за собой. Не сказать, чтобы она когда-либо была непривлекательна или я когда-либо пожалел, что женился на ней, или обманывал ее как женщину, даже в Бразилии, но не так давно я прикидывал, не расстаться ли нам, просто для того, чтобы увидеть, вынудит ли ее это снова начать пользоваться помадой. Страну эту она поносит каждый день, каждую минуту и уж всяко каждые две, но тем не менее носит приталенные рубашки, стрижет волосы под пажа, а загар у нее, как у наследницы из Флориды. Может, она с кем-нибудь трахается. Я слышал, что Певец до баб большой охотник.
– Дети спят?
– Во всяком случае, притворяются.
– Ха-ха.
Я сажусь рядом. Вот ведь что примечательно в рыжих, не так ли? Неважно, сколько вы с ними живете, но всегда испытываете удивление, когда они поворачиваются и смотрят на вас в упор.
– Ты подстриглась.
– Жара здесь невыносимая.
– Тебе идет.
– Они отрастают. Я уже стриглась две недели назад.
– Может, мне подняться наверх и укрыть их?
– Барри, на улице под тридцать.
– А и вправду.
– Хотя стоит декабрь.
– Я знаю.
– Тысяча девятьсот семьдесят шестого года, Барри.
– И это мне известно.
– Ты говорил, мы пробудем здесь с год или того меньше.
– Крошка, прошу тебя: я не могу сносить два нападения на протяжении двух минут.
– Я на тебя не нападаю. Даже наоборот, почти ничего не говорю.
– Если мы уедем…
– Если уедем? Барри, какого черта: с каких это пор ты стал говорить «если»?
– Извини. Когда мы уедем, ты будешь счастлива где-нибудь, кроме Вермонта? Может, мне придется уйти в отставку, и жить нам тогда на твою зарплату.
– Прикольно. Я на тебя не нападаю. Просто напоминаю, что год – это двенадцать месяцев, а сейчас как раз двенадцатый.
– Дети будут скучать по своим друзьям.
– У них здесь нет друзей. Барри?
– Да, милая.
– Не переоценивай количество вариантов, которые, по-твоему, у тебя есть.
– Ты понятия не имеешь, как мне опостылело это чертово слово.
Она
