письмо, я принялась осторожно перелистывать пожелтевшие от времени страницы с диковинными буквами и непонятными рисунками. Но были тексты, которые читались легко. Они давались с пояснениями, что нужно для этого и в какой день недели можно их применять.
Взяв приготовленную для школы общую тетрадку и ручку, я стала переписывать всё то, что могла прочесть. Заговоры были разные: от сглаза, от боли, привороты, лечение разных болезней…
Потянулись однообразные дни, наполненные школьными проблемами… Все прежние друзья сторонились и игнорировали меня. Учителя, терзаемые навязчивым любопытством, пытались выяснить, почему я проживаю одна.
Тёплые дни сменялись осенней прохладой. Тропинка, по которой каждый день приходилось ходить в школу, становилась с каждым днём всё более яркой от осенней листвы. Затем и листья осыпались, укрывая землю пестрым ковром. Они тихо шуршали под ногами, навевая грусть и тоску по чему-то несбыточному.
Незаметно подкралась зима… И однажды утром, выглянув в окно, я увидела первый снег, за ночь накрывший белым покрывалом землю.
Наконец, люди оставили меня в покое, наедине с собой. Учёба давалась легко и помогала мне не одичать окончательно от недостатка общения. Бабушкина наука сначала с трудом, постепенно всё больше затягивала меня в неизведанный, странный, даже иногда пугающий, мир. Туда я уходила от всех проблем, ненависти, злости и пороков. Это была сказка без конца, которую хочется читать запоем и невозможно оторваться.
Митя писал редко, но все его письма для меня были, как долгожданный подарок. Он старался смягчить свой рассказ о тяготах службы, но ему плохо это удавалось. Я знала, что служит он в разведгруппе спецназа, в самом разгаре боевых действий в Чечне.
Глава 10
Там была настоящая война, с убитыми и искалеченными молодыми парнями, ещё толком не знающими жизни. В свои девятнадцать-двадцать лет они с изломанной психикой возвращались домой (кому, так сказать, «повезло» уцелеть) не нужные никому, кроме несчастных родителей. Оставались наедине со своими не проходящими душевными травмами от увиденного на войне. Изувеченные тела мёртвых друзей, с которыми они, ещё каких-нибудь полчаса назад, разговаривали, курили, смеялись никак не выходили из памяти.
Я это знала не столько из писем брата, сколько благодаря набиравшему силу дару и тому, что начавшие приходить ко мне за помощью родственники таких людей приводили с собой этих несчастных, измученных ночными кошмарами. Дотрагиваясь до них, я глубоко погружалась и видела их глазами все зверства, боль, грязь, негатив и всепоглощающее жгучее желание отомстить за всех. Эти чувства сродни гигантской чёрной дыре, поглощающей всё живое на своём пути – у испытавших такое отсутствовала жажда жизни. Смех, радость, даже любовь проходили мимо, если и задевали, то могли вызвать только агрессию. Я старалась помочь смириться с потерей, забыть, простить себя, изгнать мнимую вину за бессилие. После таких пациентов я по нескольку
