в обиход нашей семьи где-то в 1953 году (мой дед, поддавшись на агитацию про шахтерские заработки, поехал туда).
В промышленных районах Украины в послевоенное время катастрофически не хватало рабочих рук. Нужно было восстанавливать разрушенные войной шахты. Государству требовались уголь и руда. Поэтому на «освобожденные» западноукраинские земли зачастили вербовщики, подбивая взрослое население сменить унылое колхозное существование на обеспеченное высокой зарплатой и квартирами рабочее житье. С молодежью на «воссоединенных» землях вообще никто не церемонился – в соответствии с составленными списками их, пятнадцати-семнадцатилетних парней, фактически принудительно вывозили на шахты Донбасса и Криворожья.
Относительно деда никакого принуждения быть не могло. Он родился в 1916 году, трижды бежал с направлявшегося в Германию эшелона и с приключениями всегда возвращался домой. В 1944 году советская власть оказалась ловчее немецкой, и его забрали в Красную армию. Сперва под Самарканд, а впоследствии дед, провоевав год на Первом Украинском фронте, завершил свое солдатское бытье в Венгрии, на озере Балатон. Оттуда и демобилизовался, кажется, в 1947 году. Из армии прибыл не с пустыми руками, а с чемоданами всякого добра. Пока советская власть занималась колхозным строительством, в селе стоял гарнизон, а ночами украинские партизаны проводили свои агитационные и военные мероприятия.
Дед очень любил лошадей, часами мог рассказывать о них. Знал, на каких лошадях выезжал пан Респалдиза, а еще какие и какой масти лошади были у соседей и какие лично у деда (одна кобыла и два жеребца). Колхоз, конечно, отобрал его любимого жеребца, с которым дед две недели прятался в полях. Это и стало поворотным пунктом в его решении податься на шахты.
В Кривом Роге дед сперва поселился в общежитии, а со временем получил квартиру в доме на улице Кустанайской. Это был сталинский дом – массивный, с огромными окнами и высокими потолками (такие строили после войны).
Я увидел жилье деда в то время, когда он там уже не жил, но вся мебель (громоздкий диван и буфет) осталась нам в наследство. Стол, две кровати и несколько кресел составляли меблировку просторной комнаты, там мы поселились и жили несколько лет. Хотя наша комната была большой – кухня, туалет и ванная были общими, и мы их делили еще с двумя семьями. В соседней комнате жила пожилая женщина, а ее дочь Тамара с мужем Петром селились в комнате напротив. Общим был и длинный широкий коридор. Та женщина мне не нравилась (она воевала со всеми, начиная с моего деда и заканчивая своим зятем Мишей). Она не мирилась даже со своей дочкой Тамарой, которая работала на овощной базе и приносила оттуда дефицитные апельсины и мандарины.
Самым интересным для меня был высокий светлый буфет. В его ящиках лежали дедовы опасные бритвы, которыми он (когда приезжал к нам уже после выхода на пенсию) всегда брился. Складные стальные бритвы с эбонитовыми ручками светлого и темного цвета. Лежали в футлярах, на каждом – серебряное тиснение «Ленинградский завод». Перед бритьем бритвы полагалось
