у населения и духовных корпораций подлежали не только старопечатные книги, но и «письменные» кодексы иноземного происхождения.[52] В остальном он лишь детализировал процедуру изъятия «литовских» изданий и рукописей на местах, что позволяло впредь избегать серьезных издержек от чрезмерно усердного исполнения провинциальными администраторами предписаний совместного постановления «великих государей» последней декады ноября – первых чисел декабря 1627 г. Достаточно вспомнить действия воевод в Путивле, забравших в декабре того же 1627 г. из Молчанской обители необходимые при ежедневном богослужении напрестольное Евангелие, Апостолы, Анфологион, Служебник, два Часослова и Псалтирь. Вероятно, под влиянием подобных инцидентов февральским указом 1628 г. градоправителям вменялось в обязанность специально позаботиться о том, чтобы по окончании этой кампании храмы и монастыри не остались «без пения». При этом государство гарантировало восполнение книжных утрат духовных корпораций московскими изданиями.
Содержание четвертого совместного постановления Михаила Федоровича и Филарета ныне известно из текста указной грамоты из Разрядного приказа путивльским воеводам князю С. В. Прозоровскому и А. И. ТЪлбузину от 26 февраля 1628 г., реконструируемой по трем не вполне исправным спискам, что сохранились в составе так называемых «Дворцовых разрядов» (документ № 7). Судоговорение данного указа в Думе произошло, очевидно, во второй или в самом начале третьей декады февраля того же года.
Последним своим законодательным актом августейшие соправители завершили создание универсального механизма конфискации «заповедных» печатных и рукописных книг, вполне пригодного для применения как в отдельно взятой области России, так и на территории всей страны в целом. Февральское постановление не предполагало в будущем выпуск новых совместных указов царя Михаила Федоровича и патриарха Филарета. Дальнейшую судьбу изъятых украинско-белорусских изданий или рукописей, собранных к тому времени городовыми воеводами в приказных избах, должны были определять принимаемые в каждом конкретном случае специальные правительственные вердикты. Примечательно, что надписывались они уже именем только одного самодержца.[53]
В настоящее время в научный оборот введены по меньшей мере два подобных юридических акта о дальнейшей судьбе книг «литовской печати», конфискованных в городах южной «украины» Московии в 1630 г.
30 июля того года при досмотре «заповедных» товаров целовальники путивльской таможни нашли и тотчас отобрали у местного «торгового человека» Ивашки Кобылякова Молитвенник, выпущенный типографией киевского Богоявленского Братского монастыря.[54] На допросе в приказной избе незадачливый коммерсант заявил городовым воеводам князю А. Ф. Литвинову-Мосальскому и И. А. Уварову, что по своей неграмотности он пребывал в полнейшем неведении о «литовском» происхождении книги, купленной им в
По-видимому, «великие государи» всерьез рассчитывали на добровольную выдачу владельцами хранящихся у них «литовских» рукописных кодексов. В противном случае городовые воеводы были бы обречены организовывать на местах немыслимую в то время палеографическую экспертизу всякой обнаруженной рукописи. (Любезно указано А. А. Туриловым.)
В указной грамоте путивльским воеводам четвертое «совместное» постановление завершает фраза: «И мы о тех <отобранных. – А. Б.> о литовских книгах велим наш указ учинить». Как известно, личное местоимение «мы» использовалось для обозначения особы монарха в аналогичных приказных документах еще со времени правления Василия Шуйского. К тому же, с формальной точки зрения, для решения судьбы конфискованных книг, уже свезенных в съезжие избы, вполне достаточно было одного только распоряжения самодержца. При этом такая формула юридического акта отнюдь не препятствовала патриарху Филарету самым деятельным образом участвовать в его принятии.
По сию пору это издание по-настоящему не отражено в библиографии. Я. Д. Исаевич, датировавший вслед за И. М. Каманиным события на путивльской таможне 1633 г., полагал, что на границе был конфискован Молитвенник (Кутеино, 1632 г.), напечатанный в типографии С. Соболя. При этом, очевидно, сознавая всю искусственность такой атрибуции, исследователь одновременно допускал возможность изъятия властями Путивля и киевского прототипа кутеинского издания. Впрочем, ошибка в дате конфискации у И. Кобылякова «заповедной» книги вынуждает усомниться в правдоподобии обоих вариантов гипотезы, предложенной маститым украинским книговедом (см. Исаевич Я. Д. Преемники первопечатника… С. 72).
