церковных праздников, потому что в праздники запрещалось работать, Во время праздников он выходил на площадь вместе с семьей, не желая предстать перед судом, ведь всюду в толпе шныряли шпионы епископа, но не принимал участия в плясках, поскольку почитал эти пляски наваждением дьявола. Он не прикасался к картам, не играл в кости, он не бывал в театре, когда лондонские актеры давали представления в Гентингтоне, не участвовал в спортивных играх, вроде футбола или ручного мяча, из чего следует, что Роберт Кромвель тщательно избегал искусно сплетенных сетей хитроумного дьявола.
Твердо уверенный в том, что отвращает козни дьявола от себя и своих домочадцев, Роберт Кромвель воскресными вечерами усаживал жену и детей за большой дубовый обеденный стол. Они чинно рассаживались на длинные лавки, соблюдая строго заведенный порядок: дети ближе к концу, слуги на самом дальнем краю. Он опускался в просторное дубовое кресло с невысокой прямой спинкой, которой никогда не касался спиной, и раскрывал свою английскую Библию, отпечатанную на тончайшей бумаге небольшого формата, чтобы она всегда была под рукой, и в поле, и в путешествии, и на случайном ночлеге. Перед ним горела единственная свеча. Из тьмы ее слабый свет вырывал его нос, длинные пряди прямых рыжеватых волос, которые опускались на грудь, желтоватые страницы с черненьким бисером строк и застывшие в напряженном внимании лица семьи. Мрак таинственно клубился за спинами. Стояла мертвая тишина.
Единственную книгу Роберт Кромвель читал медленно, благоговейно, не так, как читают обычные книги. Отчетливо, ясно произносил он своим низким голосом каждый стих, останавливался в раздумье, точно читает впервые, изъяснял его смысл и для лучшего понимания приводил всем известные истории из жизни родных, соседей, торговцев мясом и шерстью, пастухов и ткачей. К изумлению слушателей, среди них обнаруживались свои Иовы, Ионы, Иаковы, и те, кто зарывал талант в землю, и те, кто приумножал данный талант, и, конечно, Иуды, и стих оживал у всех на глазах, и смысл его становился понятен.
Все-таки послания Петра привлекали его чаще других. Какое бы происшествие не всколыхнуло маленький Гентингтон, разорись кто-нибудь из соседей, попадись торговец шерстью на жульничестве, проворонь коров или овец пастухи, он аккуратно перебрасывал страницы ближе к концу, и голос его возвышался, точно сам он становился апостолом и обращался к пришельцам и избранным:
– «И если вы называете Отцом Того, Который нелицеприятно судит каждого по делам, то со страхом проводите время странствования вашего, зная, что не тленным серебром или золотом искуплены вы от суетной жизни, преданной вам от отцов, но драгоценною кровию Христа, как непорочного и чистого Агнца, предназначенного ещё прежде создания мира, но явившегося в последние времена для вас, уверовавших чрез Него в Бога, Который воскресил Его из мертвых и дал Ему славу, чтобы вы имели веру и упование на Бога».
Он часто останавливался, подолгу молчал, точно хотел
