аршин ниже речушек, питающих Полевской пруд. Нужно было скопить, значит, свыше десятка аршин «мертвой воды», чтобы пользоваться следующими. Расширить водоем не позволял рельеф местности, да и основные работы по устройству плотины были уж сделаны, миллион ведь убухали, не переделывать же заново! И то сказать, речка Глубокая все же была только речка, – при расширении размера пруда она не могла бы дать высокого подъема воды. Пришлось выкручиваться «как-нибудь», чтобы не все пропало. И толк получился очень небольшой: в редкие годы Глубочинский пруд мог служить кой-каким подспорьем для Полевского. Плотину между тем Глубокая просасывала основательно, и чуть не каждый год приходилось ее чинить.
Из рабочего кармана
В полевской заводской конторе, обширной комнате с низко нависшим закопченным до последней возможности потолком, много народу. За деревянной загородкой из массивных точеных балясин у столов сидят приказные и щелкают на счетах или пишут, осторожно засыпая свежеисписанный лист «аверинским песком»,[23] который потом сдувают, перелистывают лист и снова пишут.
Перед заборкой – с прихода – набилось много людей в собачьих ягах, толкутся у железной печки, сидят на скамейках вдоль стены, на полу и тихо переговариваются друг с другом. Это углежоги ждут расчета.
Расходчик, высокий худой человек без волосинки на месте усов и бороды, сидит около заборки и быстро щелкает на счетах.
Вот он кончил проверку и начинает вызывать.
– Медведев Василий! Получай!
Молодой белобородый мужик в собачьей яге подходит и берет деньги. Медленно пересчитывает.
– Не задерживай. Проходи!
– Да у меня, Емельян Трофимыч, нехватка, говорит Медведев.
– Небось, обсчитал тебя? – язвительно спрашивает расходчик.
– Да ведь ряда-то известная.
– Ну?
– А тут семи гривен нехватает.
– Вот и дура! Церковные-то забыл?
Это упоминание о «церковных» выводит углежога из терпения, и он озлобленно говорит.
– До которой это поры будет? Отец всю жизнь платил, а все тянут. Мы вовсе приходу-то другого.
– Тянут, говоришь? Та-ак! – многозначительно подчеркивает расходчик. – А знаешь ты, дурова голова, что сама государыня нашим храмом антиресуется? – вдруг завизжал он.
– А мне хоть кто, – угрюмо бормочет углежог и отходит от загородки.
Расходчик, однако, не склонен остановиться на этом и продолжает разглагольствовать перед остальными углежогами, ждущими расчета.
– Вот они, работнички-то! Им хлеб дают, а они вон што! Государыню-то за никого считают! Да ведь наш-от храм, можно сказать, гордость… Нельзя же его без хорошего иконостасу оставить? Отцы-то строили по усердшя, а деткам семи гривен жаль!
Толпа углежогов угрюмо молчит и, когда кончается разглагольствование,
Песок применялся вместо промокашки. Промокашка – неклеенная (пористая)бумага для удаления остатков чернил с документа, чтобы они не размазались. Чернила были только жидкими. – прим. скан.
