в котором сейчас жадность боролась со здравым смыслом, но он очень вовремя вспомнил голос Муромца, его слова о боли Земли, и сохранил невозмутимое выражение лица. Жадность победила таксиста.
– За три не обещаю, – спрятал он монету тем же неуловимым жестом, что прежде пятирублевку, – а за четыре точно долетим.
– Годится, – Свет закрыл глаза; контролировать автомобили – и «Волгу», и те, что приближались к ней опасно близко, он мог и так.
А на поля, сменившие сосновый лес, и деревушки, что проносились мимо, он уже насмотрелся. Водитель разбудил его (так он сам посчитал) уже перед Владимиром. Свет успел ощутить благостный ветер, которым его одарил высокий храм с левой стороны, покрытый строительными лесами.
– Боголюбский монастырь, – правильно понял быстрый взгляд охотника Александр, – женский, между прочим. Сколько лет тут езжу, его всегда ремонтируют. Как поедем-то – через город, или объедем, по Пекинке?
– Через город, – решил Свет, – только останови где-нибудь, надо что-нибудь поесть взять.
– Тогда это не здесь, – сообщил таксист, – мы лучше за городом, в кафешке остановимся, горяченького похлебаем. Я тоже с самого утра из машины не выходил.
Он явно разговорился, и теперь охотник был не против – тому было что рассказать о древнем городе. Но сначала по обеим сторонам дороги потянулись жилые дома, больше частью одноэтажные, старые. Потом этажность выросла, и по правую сторону – там, где сидел Свет – показалась громада промышленного здания. Водитель не успел сказать ни слова, а охотник уже жалел людей, которых в этом здании было очень много.
– Химзавод, крупнейший в России, – с непонятной гордостью заявил Александр, – и Свет еще раз пожалел работников, которые, может сами того не сознавая, с каждым глотком отравленного воздуха укорачивали жизни и свои, и своих потомков.
Скоро с противоположной стороны принесло запахи свежего хлеба, но охотник не успел – хотя бы посредством обоняния – насладиться продукцией Владимирского хлебокомбината, потому что тут же, опять с правой, по ходу движения, стороны ударило по нервам такой кошмарной смесью злобы, страдания и равнодушия, что Свет непроизвольно дернулся рукой за спину, где ее раньше всегда ждала рукоять меча. Водитель заметил это движение и с еще более непонятной гордостью выпалил:
– Владимирский централ!
Он замычал какую-то песенку, в которой охотник разобрал только эти два слова, но быстро умолк, когда слева над «Волгой» нависли древние каменные стены, побеленные совсем недавно. Здесь смесь эмоций, которые веками впитывал камень, была еще причудливей. Свет тоже чувствовал боль людей, явно томившихся здесь в застенках, равнодушие стражей в погонах и без них; стражей, давно переставших эту самую боль воспринимать сердцем. А сквозь них пробивалось что-то древнее и неизбывное, которое тщетно пытались стереть все последние десятилетия. Александр понизил голос, хотя никто их в салоне не мог
