были черно-белые. Одно время Пирогов даже гордился этим обстоятельством, выделявшим его среди всех прочих смертных. Потом ему сказали, что это свидетельствует лишь о недостатке воображения, и Пирогов перестал гордиться своими снами.
Разобравшись в ощущениях, Пирогов пошарил вокруг себя. Оказалось, что он прикорнул в приборном отсеке. Ноги упирались в кожух метеоритного локатора, голова до пробуждения покоилась на генераторе защитных полей. Оба прибора не работали. Они подвели Пирогова еще в пространстве, иначе не куковал бы он сейчас на планетолете, который после посадки больше чем наполовину состоял из запасных частей к самому себе.
Пирогов посмотрел на светящиеся стрелки наручных часов. Была половина шестого, но это ни о чем не говорило. Часы шли по-земному и показывали не то раннее утро, не то ранний вечер. «Татьяна еще спит или уже вернулась с работы, – подумал Пирогов. – Если второе, то уже плещется в ванне». Он тут же помечтал о горячей ванне. В конце концов, он был согласен даже на душ.
В планетолете, разумеется, некогда был душ. Теперь на его месте красовалась пробоина. Через бытовой отсек малым ходом вошел камень два метра на три и без особой задержки вышел через энергоагрегаты. Судьба хранила Пирогова от неминучей гибели: за десять минут до рандеву с камнем она увела его в шлюзкамеру на профилактическую подзарядку скафандра. Едва только Пирогов осознал, что планетолет неспешно превращается в крупноячеистое сито, как он побил все личные рекорды по надеванию скафандра. Жаль только, что это его достижение некому было оценить по достоинству.
Метеоритная защита не сработала. Чтобы подложить Пирогову свинью, она избрала один-единственный участок всей трассы, который приходился на задворки Пояса Астероидов. Теперь груда хлама, обозначавшая собой останки грузового планетолета, тихо лежала на ребристой поверхности какого-то небесного тела, угодив носовой частью в застарелую трещину, и сквозь стены почти всех отсеков были видны звезды. В том числе и Земля – яркая точка на черном небосводе, сильно отливавшая голубым.
Пирогов не стал включать фонарь из соображений экономии. Ресурсов у него оставалось всего ничего – спасибо тому камню. Воздух удержался только в не задетом приборном отсеке и в регенерационной камере, и если за несколько суток не удастся наладить его воспроизводство, всему крышка. Что касается пищи, то грузовой отсек был побит несильно, только промерз и обезвоздушел, и при желании туда можно было проникнуть. Пирогов был сейчас на положении Робинзона. Однако тому повезло не в пример больше: он не сталкивался с проблемой дефицита воды и воздуха. «На астероид бы тебя, дружок», – беззлобно подумал Пирогов.
Самое странное заключалось в том, что сам он искренне не верил в свою гибель. Умом понимал, что нет у него ни единого шанса выжить: одно пропало, другое повреждено, времени в обрез. А все равно не верил.
Пирогов снова пристроился на генераторе и закрыл глаза. Он представил себе Таню. Как она просыпается от нудного стрекотания будильника, долго колотит ладошкой вокруг да около, прежде чем попадает по кнопке. Истекает еще минут пять, и она вспоминает, что уже утро и пора идти в бюро. От воспоминания до действия проходит еще какое-то время, и вот у Татьяны не остается ни секундочки на то, чтобы толком, с аппетитом позавтракать. Все бегом, бегом. Вся жизнь у нее бегом, и некогда ей остановиться, оглядеться, вспомнить о человеке, который следует за ней неотвязной тенью, начиная чуть ли не с детского сада.
Чуть заостренное, как у лисички, лицо. Неровный загар и облезший носик, что не выдерживает прямых солнечных лучей ни в какой дозе. Встрепанная прическа, хитрющий взгляд серых глаз, рубиновые капельки-сережки в ушах…
Пирогов резко оторвал голову от генератора и снова сел. Он внезапно понял, что ему снилась Таня.
2.
Голосок будильника. Ванная. Трюмо со всякой там косметикой. Ступеньки лестницы, миллион раз считанные-пересчитанные, в том числе и затылком – в глубоком детстве, двадцать шесть ступенек вниз. Метро. Двери корпуса. Двери бюро. Двери кафе. Стрелка часов, безобразно медленно ползущая к четырем, строгий взгляд шефа: «Спешите домой, Татьяна Петровна, а в среду расчет за вас А-Эс Пушкин пойдет сдавать? Мы в ваши годы работу на полстранице не бросали…» И опять всевозможные двери, двери, двери…
А его нет. Нет, и уже не будет.
Пришел Сергей Одинцов, долго топтался в прихожей, одним своим видом нагнетая какие-то смутные предчувствия. Невыносимо долго оправлял неуместно торжественный свой костюм, даже полез в карман за расческой. Махнул рукой и, по застарелой космической привычке пригибая голову, прошел в комнаты. Поздоровался с притихшей от беспочвенных подозрений бабушкой Полей. Замолчал, рыская затравленным взглядом по стенам, расписанным дурацкими цветочками да золотыми рыбками.
– Не специалист я по таким делам, Татьяна Петровна, впервые это у меня. – Вот напасть, все словно сговорились нынче называть ее по имени-отчеству! А ведь чего, казалось бы, проще: Танюша,
