всему этому пришел конец. Долгожданный! Шестого предложения не будет. Но и облегчения нет. Пусто и горько на душе. Хочется пореветь, а слезы никак не идут. И сон не идет. Сердце болит – отчего? Раскаяние, запоздалые угрызения совести? Но она ни в чем ни перед кем не виновата!
В первом часу ночи, оглохшая от тоски, она уснула-таки. Прямо в халатике, свернувшись клубочком на диване. Ей приснился сон, будто бы совсем рядом, протяни руку и дотронешься, в неловкой позе лежит Алексей Пирогов. Он в скафандре, как на фотографии, что валяется в письменном столе под старыми журналами мод. И видно его лицо, но непонятно, жив он или нет. Глаза, по крайней мере, закрыты.
3.
Конечно же, его искали. Долго искали, прочесали всю трассу, по сторонам пошарили. А рыскать в Поясе Астероидов занятие неблагодарное. Здесь не то что рейсовый грузовик – целая эскадра затеряется. Никому и невдомек, что от скулового удара заклинило половину двигателей, потом сжатым выхлопом их разнесло в клочья, и планетолет закрутился как волчок. И долго еще волокли его куда-то уцелевшие движки, покуда их не срубило к дьяволу. То, что сохранилось от корпуса, вошло в поле тяготения этой вот планетки – может быть, у нее даже имя есть, – и нежно прилегло на ее груди.
Пирогов продолжал сопротивляться.
Вручную почистил систему аккумуляции, трижды плюнул через левое плечо и соединил контакты. Разряд пришелся в палец (хорошо, рука была в перчатке), а тумблерная панель взялась разводами от перекала, пластиковые детали выгорели начисто. Пирогов подумал: не бросить ли ему все как есть, надежды-то никакой? Только разозлился от этой мысли, своротил панель, закоротил что можно и нельзя, заизолировал два, только два вывода и свел их воедино. Заискрило – ток есть, поступает снаружи! Солнца здесь небогато, но жить, как выяснилось, можно. Внутренне содрогаясь, прошелся еще по одной схеме. Безжалостно сдирал изоляцию и обшивку стен, взламывал интегральные схемы. В результате к исходу дня у него возникло освещение в приборном отсеке и два рабочих щитка в грузовом. Первым долгом он побрился, затем разогрел себе на ужин консервы и вскипятил в закрытой тубе какао. Прикинул на глаз – воды оставалось еще на трое суток. Затянуть ремень – хватит и на неделю. Если за это время он не восстановит систему жизнеобеспечения, то смело может выходить на поверхность планетки и открывать гермошлем. А там – абсолютный нуль или декомпрессия, что раньше…
Время, время, время… Цейтнот.
«Ох, мне бы сейчас Танюшкины заботы!» – как всегда, безотносительно чего-либо подумал Пирогов. У нее одна забота – не опоздать в бюро, а там хоть трава не расти. Поболтать с подружками о нарядах, о гастролях африканского джаз-рок-пульса, покурить в коридоре под испепеляющим взглядом ретрограда-шефа. Пойти в кафе в обеденный перерыв и опоздать на полчаса к его окончанию. Опоздать с расчетами, или чем там она занимается. Опоздать после работы на свидание с этим лицедеем. Опоздать в театр, махнуть на все рукой и пойти
