style="font-size:15px;"> Всё так, но мысль банальная, Гулаю нечем было отозваться.
– Царь был – Помазанник Божий, – очень серьёзно говорил Клементьев. – И прадед его царствовал, и пращуры, 300 лет. И царь – один. А во временном правительстве может быть двадцать человек? – как же мы им присягаем? А если они разругаются и станут в разные стороны тянуть, – как же им соблюдать присягу?
Это верно.
– Ну, не им лично, России, – сказал Котя легко.
– И как же это новое правительство допустило арестовать царя? Неужели там не нашлось людей, кто бы помешал?
Гулай смолчал.
– Как вот мне вернуться к старику-отцу, старому служивому, – и без Государя императора?..
Вот ещё вопрос.
– Читаю вот, – кивнул Клементьев, на кровати лежала у него кипа газет. – Что только не пишут о царской семье, жутко читать. И за такие подробности берутся. Развязались перья. А и подумаешь: что-то за этим есть? Неужели столько неправды было вокруг трона?
Хотел ли он просто пожаловаться, поскулить, для того и позвал. Удивительна была такая его деревянность при его молодости. Он медленно выпускал фразы, а между ними продолжал думать. После контузии у него чуть заметно подрагивали руки и были зрачки неодинаковые.
– Несомненно, – сказал Гулай басом. – Были силы, которые царём играли.
Если вам так легче.
– А всё-таки, – уставленно в стенку, не в Костю, – как же так? Петроград, тыловые могли произвести революцию, не спрося армию? Штатские люди – и с нами не посчитались?
– Да-а, – в тон, но без сожаления отозвался Гулай, – штафирки, конечно. Но им подручней было.
Клементьев как обдумывал, почти не двигался.
– Но Государь был патриот. И самоотвержен.
Немножко бы меньше серьёзности, нельзя уж так серьёзно с глазу на глаз.
– Может, немецкая партия его сбивала. Он давал собою играть. Во главе великой страны так нельзя.
Клементьев прямо не возразил. Но желая ли оправдаться, поделиться по-равному:
– Успокаиваю себя тем, что с высоты престола освободили нас от присяги. Если Государь император сам соизволил отречься – тогда что ж? тогда и мы должны присягнуть? А то – не знаю… А то – я бы не мог… «Не щадя жизни ради отечества», – что ж, это верно… Государь отрёкся, но остались Вера и Отечество, да…
Чего совсем не было у Клементьева – юмора. «С высоты престола» – так можно в манифестах писать, но не говорить же в простой речи. И вообще – можно услышать такое от закоснелого старого офицера, какого-нибудь князя, – но от 27-летнего офицерика из простого народа?
Скучновато уже получалось. За этим он и звал? Или зачем?
– Василь Фёдорыч, вы хотели что-то мне…?
Клементьев посмотрел на него удивлённо. И уже полная растерянность вступила в его печальные глаза.
– Да.
