бутылки и всякая гадость. По графику дежурила четыреста восьмая: ну попадитесь только! И плита горела в четыре вечных огня, хотя заняты были только две конфорки: на одной исходил диким свистом чей-то чайник, а на другой жарил яичницу Линичук из четыреста пятой.
– Привет, Наташа.
Я небрежно кивнула. У них в четыреста пятой один Женечка ничего, а так и пощупать нечего. И вообще я не по общаговским; ну, Вовик с третьего курса не в счет. Встречаться надо с местными пацанами, а эти… Конспекты даю по-соседски, тем более что не свои, но клеиться не фиг. Хотя халатик мой, тигреночек-мини, – он всех впечатляет, знаю.
Линичук пялился на мои ноги, а яичница у него на сковороде уже исходила черным дымом. Еще, к чертям, волосы провоняют; ну его.
– Подгорает, – сообщила я. – Яйца твои горят, Гендель.
Прикол получился – супер, но этот задохлик и не улыбнулся. Хорошо хоть, сковороду с плиты убрал и держал на весу. Я подошла ближе и поставила на огонь кастрюлю; подумала и перекинула на подоконник чужой чайник, сипевший из последних сил. Я тоже добрая – иногда.
– Гэндальф, – вдруг сказал Линичук. – Гэн-дальф. Слушай, Наташка, давно хочу тебя спросить: как ты поступила в «Миссури»? Математика… сочинение… как?!
Видок у него был дурацкий: круглые гляделки и сковородка в согнутой руке. Вопрос, похоже, шел из самой глубины души. И я нежным голосом ответила:
– Молча.
Могла бы сказать: не твое собачье дело. Но, думаю, и так понял. Он у нас тоже умный – Гэн-дальф. Имечко, однако.
Тут на блоке раздался жуткий топот, и через две секунды в кухню влетела Алька из четыреста восьмой. Я встала в боевую позицию и уже открыла рот – дежурство! – но она проскочила мимо, метнулась к плите и умудрилась завопить первая:
– Где мой чайник?!
– На подоконнике, – отозвался Линичук. – Наташа сняла.
– А-а. Спасибо, – она схватила чайник и рыпнулась назад. Как будто так и надо.
– Он у тебя выкипел весь! – заорала я вслед. – Вы убирать на кухне думаете?! Смотри, какой с…!!!
Алька затормозила в дверях, обернулась. На ней был серый брючный костюмчик – пацан пацаном – и стоптанные общаговские тапки. Один глаз накрасила, другой еще не успела. И стрижка ее пацанская – умираю. Хоть бы челку залакировала, что ли.
– Выкипел? – встряхнула чайник: там и не булькнуло. – Вот черт. Да, Гэндальф, ты сегодня на парах будешь? Запиши, что Вениаминович даст на семинар, если я не успею.
– А ты куда? – спросил Линичук.
Теперь он пялился на эту замухрышку – во все глаза. На дежурство по блоку ему, конечно, было плевать. А я – у меня просто слов не осталось, одни выражения, – и те переклинило. Не, ну надо ж быть такой стервой! Да я ее…
– В полдвенадцатого собеседование на одной фирме, – Алька взглянула на часы. – Черт!!!
Когда она улетучилась, меня, наконец, прорвало. Линичук вроде бы сочувственно слушал мои маты,
