вот, – сказала она, – так-то лучше. Старайся быть всегда при деле. Приноси пользу, и тогда беды и печали отступят сами. Разве не так?
Нет, не так. Полные ведра были тяжеленные, руки чуть не отрывались. Ведра били по ногам, вода плескала через край, юбка на мне была уже мокрая. На кухне мы вылили воду в котлы и поставили греться.
– Вот это дело, – похвалила миссис Броудер.
Она дала мне свое громадное пальто, и я еще несколько раз сходила за водой. Пока белье замачивалось, она взяла фонарь и показала грязный погреб, семь ступенек вниз, холод да сырость; голова миссис Броудер едва не скребла потолок. В задней части погреба громоздилась куча угля с лотком, а вдоль стен возвышались целые горы припасов, бочки с зерном и говядиной, картошка и репа. Мы заполнили углем две корзины и потащили наверх – в комнату, всю-всю забитую книгами. За столом сидел доктор и читал. Он не сказал ни слова, пока мы выгребали золу, чистили очаг и заново разжигали огонь.
– Чистить очаги надо трижды в день во всех комнатах, если погода холодная, – тихо наставляла миссис Броудер. – Так, еще нужно прикрутить фитили в лампах и наполнить маслом. Чтобы дотянуться, встань на табурет. Ты такая маленькая, что придется откормить тебя бисквитами и маслом.
Мы вернулись на кухню. Я рвалась наверх к маме. Она лежит там одна, холодная.
– Уже не лежит, деточка. Она ведь скончалась!
И миссис Броудер объяснила, что гробовщик вынес маму через черный ход, погрузил в фургон для перевозки покойников и увез. Нет больше мамы.
– Она нынче в могиле, деточка, – сказала миссис Броудер торжественно. Но где эта могила, не уточнила. Зато вручила мне черную ленту: – Повяжи на руку и год не снимай.
Мы вытащили из корыта замоченное белье, длинные желтоватые куски ткани в бурых штампах и с темными пятнами крови в форме цветка, и принялись стирать со щелоком. Испарения обжигали глаза, руки покраснели. Мы прополоскали белье, затем прокипятили, потом опять сходили за водой, еще раз прополоскали и вынесли во двор, где и развесили. Потом миссис Броудер показала мне, как перед ужином накрывать стол скатертью, и велела ощипать двух кур.
– А ты ловкая, – похвалила она. – И работать умеешь.
Я не улыбнулась, но было приятно.
Доктор с женой ужинали в гостиной, мы с миссис Броудер трапезничали в кухне.
– А теперь марш в постель, юная Энн, – велела она, когда мы перемыли посуду.
Я послушно легла. Моя благодетельница накрыла меня одеялом и села рядом на табурет. Я смотрела на ее широкое лицо в порах, на морщинки в уголках глаз.
– Твоя мама теперь на небесах, – сказала миссис Броудер. – Я сейчас пойду домой. Живу я на Перл-стрит, а возвращаться мне спозаранку, еще до петухов.
Она погладила меня по голове, похлопала по руке и ушла. Я повернулась лицом к стене. Трещины разбегались узором, складываясь в собачью морду с высунутым языком и острыми зубами. Спаси меня от пасти льва и от рогов единорогов, молилась я и представляла,
