прошептала Лайза, размазывая по щеке слезы. Сто двадцать километров. Сто двадцать пять. – Я не могу. Не могу…
Может, ей стоит отпустить? Отпустить все – прошлое, любимого мужчину, – принять свершившееся? Может, некоторые события даны именно для того, чтобы принять факт их существования и смириться? Не правильней ли будет поместить фото из памяти под стекло и положить на дно бездонного сундука? Чтобы лишь иногда, по праздникам, извлекать его на свет, касаться дрожащими пальцами пыльного лица, грустно и, может быть, уже почти без боли улыбаться любимым чертам, закапывать их слезами. Смотреть на выцветший портрет и думать о том, что когда-то где-то все пошло неправильно. Почему? Нет ответа. Но к тому моменту у нее, наверное, будет другая жизнь – другая работа, другой город, другой мужчина, хороший и добрый. С ним они будут ездить на пикники, сидеть вечерами перед камином, делиться впечатлениями о прошедшем дне, ему – другому – она будет рассказывать о своих мечтах. Давних и новых.
И не будет Элли. Потому что с Элли она не сможет общаться. Не захочет, больно. Не будет команды – Дэйна, Аарона, Баала, Халка, – не будет вечеринок, сотрется в памяти жизнь в компании спецотряда, забудутся Меган и Шерин, забудется Бернарда, ни к чему станет Дрейк…
И тогда не нужно будет думать про погоню, которая так и не состоялась во второй раз, не придется искать способ выжить, не нужно будет больше плакать в темном салоне, рассекая «Миражом» бесконечную ночь.
Все забудется. Когда-то.
Однажды она будет всем говорить, что в ее жизни все хорошо, конечно, хорошо.
А как же иначе?
В какой-то момент перед глазами вместо разметки всплыло лицо Мака – пыльный портрет-фотография, который предстояло поместить в сундук, – и тот шар боли, что все это время рос в груди, лопнул.
Лайза ударила по тормозам – зад машины пошел юзом, покрышки, оставляя черные следы, завизжали по асфальту. Стоило «Миражу» остановиться, она вывалилась наружу и скорчилась на дороге. Вжалась в нее ладонями и коленями, скукожилась, склонилась лбом над потрескавшимся бетоном, проскребла по нему ногтями и сквозь рыдания, почти не пропускающие слова, прохрипела:
– Не хочу так, не хочу… Пожалуйста… Верните все обратно. Заберите меня назад, слышите? Или заберите меня совсем…
На застывшую рядом с автомобилем девчонку с грустью на бледном лице взирала луна.
Глава 4
– Помогите мне. Пожалуйста.
Охрипший голос в одной-единственной фразе выдал всю глубину душевной драмы.
Дрейк стоял у окна, повернувшись спиной. Лайза смотрела на его аккуратно подстриженный затылок, чуть ссутуленные плечи, на очерченную ярким белым светом скулу, подбородок и кончик носа.
Она думала, он уделит ей минут пять, может, десять, – но сидела в этом кабинете уже час и все это время говорила-говорила-говорила: рассказывала свою историю во всех подробностях не во второй раз – в третий.
Во второй ее с нежеланием, почти против воли
