достойный или глупый выбор, пока не ясно, но вас мог бы утешить ее идеализм.
– Однако вы думаете, что мой дедушка не был столь же идеалистичен? – спросил я, как только эта мысль пришла мне в голову.
Дюпен опять пожал плечами.
– Определенно, его почерк не свидетельствует об идеализме, и в финансовом смысле он выгадал бы от этого брака много больше, чем она. Похоже, он думал, что отец Элизабет простит идеализм дочери и примет ее мужа в лоно семьи, несмотря на его низкое положение в обществе.
– Вы хотите сказать, что он ее дурачил?
– Дурачил? Нет. Но социальное положение Элизабет могло сделать ее более привлекательной в его глазах. Что не слишком отличается от надежд отца на то, что дочь найдет богатого банкира на двадцать лет старше себя достаточно привлекательным, чтобы выйти за него замуж. Но самое важное здесь, что Элизабет и Генри Арнольды на самом деле существовали. Написали ли они письма, хранящиеся у вас, и совершили ли преступления, описанные в них? Может быть.
– А может быть, и нет, – быстро добавил я. – В конце концов, они были актерами. Представим себе, что они вправду написали эти письма. Но их содержание может быть плодом чистой фантазии!
– Возможно, – признал Дюпен. – Мы должны установить истину. Также нам нужно найти того, кто посылает вам письма Элизабет и Генри Арнольдов, и выяснить, как они к нему попали.
Я понимал, что Дюпен старается помочь мне, но бесстрастие его слов огорчало. Прочность моей жизни в Филадельфии оказалась лишь смутным сном, и ничто в моем прошлом больше не было так определенно, как я полагал раньше. Мои бабушка с дедом – обычные уголовники? Мне стало очень больно от этой мысли. Я вновь обратил внимание на улицу за окном и на залитые светом лица. Вид был фантастичен, однако казался истиннее самой реальности. Внезапно в окне появилось лицо хрупкого лохматого старика. Ему было, вероятно, лет семьдесят пять. Странным образом лицо его не выражало абсолютно ничего, но одновременно излучало независимость, злобу и силу.
– Это он!
Слова сорвались с языка прежде, чем я осознал их смысл. Старик застыл передо мной, его лицо было ярко освещено и заключено, точно портрет, в оконную раму. Выражение лица, потрепанное платье, шаткая походка – все было знакомо, но я не мог его вспомнить. И вот его уже нет! Я схватил шляпу и трость и выбежал из кафе на улицу.
Старика нигде не было видно, и на мгновение я впал в глубочайшее отчаяние. Потом я заметил тень, движущуюся нетвердыми шагами по узкому переулку, и, не задумываясь, последовал за ней. В переулке царила темнота, и я медленно двигался вперед, не желая привлекать к себе внимание. Легкий туман, стелившийся в воздухе, превратился в ровный, монотонный дождь. Булыжники мостовой скользили под ногами, воздух был напоен запахом гниющих растений. Переулок резко свернул и влился в более оживленную улицу. Я уже не понимал, где нахожусь, но твердо намеревался не терять из виду мою дичь и не заботился больше о том, понимает ли старик, что я преследую его. Мы подошли к театру, из которого
