в том нет никакой тайны). И чем полнее овладевала массами модифицированная идеология христианского национализма (нерасторжимой связи народности, православия и самодержавия), исторически и духовно скрепленная стержневой идеей «русской всечеловечности», тем слабее, «потерянней» становился русский природный элемент, по сути один «ответственно» тащивший на себе всю громаду Российской империи. Так задолго до революции начинались и новая смута и новая гражданская война, в сравнении с прошлыми – умноженные гигантскими географическими приобретениями и вавилонским смешением «общего дома»: как и в XVII в., в веке ХХ-ом «русские всечеловеки», не отличая себя от окружающих, с готовностью разменивали «родовые гнезда» на ту «общность», которой в природе не могло существовать, но в которую как раз потому и можно было верить. Как и в XVII в., в веке ХХ-ом само православное христианство – и для «народа» и для «образованных» – духовно и идеологически заключало в себе непрерывно работавший механизм аннигиляции русского природного сознания. А потому разрушалось и общество, и державшееся на нем самодержавие: «Нас слишком долго держали в убеждении, что русский человек – не просто человек с определенными конкретными чертами расы и народности, а „всечеловек“, объемлющий черты всех национальностей, что неизбежно ведет к утрате собственной национальной физиономии»17. Таков был явный и неминуемый конец, вполне сознававшийся уже в 1912 г. Е. Н. Трубецким, подобно большинству образованных русских людей, с фанатичным упорством продолжавших развивать идеи русского «всеединства» («космизма», «интернационализма» и т.д.).
Горько и неубедительно звучат слова Н. А. Бердяева, сказанные им с поздним раскаянием, но все же в оправдание «русской идеи» в момент, когда почва уже уходила из под ног (за время войны до революции), о том, что: «Для всечеловечества должно быть отвратительно превращение русского человека в интернационального, космополитического человека»18, ибо никакой природной (культурно-устроительной, земной) идеи русского человека ни он, ни кто-либо еще в России тогда уже не мог (не хотел, да и не успел бы) предложить. Ведь если бы идея всечеловечества заключалась в утверждении простой природной множественности национальностей (говоря современным языком – в идее «мультикультурности»), то тогда и не было бы никакой надобности в наделении русских этой самой выдающейся всечеловечностью, как открытостью, которой по определению обладают все народы без исключения, ибо «всечеловечность», мыслимая в значении природного многообразия народов, входит уже в само понятие партикулярной, вполне земной народноси как таковой, всегда предстоящей «пред лицем» других и пред другими себя обретающей. Нет, тем-то «русская идея» и была дорога, тем-то она и привлекала к себе извращенной религиозной логикой, что именно освобождала от связи
Трубецкой Е. Н. Старый и новый национальный мессианизм // Н. А. Бердяев: pro et contra. Кн. 1. СПб.: РХГИ, 1994. С. 253.
Бердяев Н. А. Русская идея. Судьба России. М.: ЗАО «СВАРОГ и К», 1997. С. 309.
