хоть вместе уже пятый год, а радость встречи не ослабевает. Не омрачает ее ни жаркая непогода, ни то, что пришел он почему-то раньше обычного.
Пройдя в свою комнату, он закурил трубку – он не делал этого достаточно давно. Знакомый запах заставил Иоши оторваться от своего занятия, чтобы взглянуть в глаза мужа и самой рассказать ему о том, какая удивительная ткань из тончайшего шелка сегодня ей удается. Как красива она и как красиво будет кимоно, что она задумала сшить для него. Мягко ступая кончиками пальцев по устланному циновками полу, Иоши показалась минуту спустя на пороге мужниного кабинета. В руках она сжимала фрагмент полотна.
Заглянула за ширму – Эйдзи не было здесь. Она дошла до спальни – и здесь мужа не было тоже, и лишь тонкий флер табачного дымка, едва касавшийся ноздрей женщины, напомнил о нем. Иоши вышла на задний двор и увидела, что дверь в домик старого Такаюки открыта. Отец мужа много лет назад построил эту маленькую хижину, чтобы хранить там древние реликвии своей семьи, курить опиум и вообще быть подальше от молодоженов, зараженных идеей Реставрации. «Если старую сосну пересадить к молодой сакуре, она не приживется. И не потому, что одно дерево лучше, а другое хуже. Потому лишь, что они слишком разные». Ах, как далек был Такаюки от тех перемен, что окутали своим ветром берега Хонсю – настолько, что спустя несколько лет он вовсе удалился в маленький домик, словно бы перестав быть частью жизни Эйдзи и Иоши. Там он и умер два года назад – и с тех пор нога обитателей дома не перешагивала порога хижины. Крутой нрав Такаюки, присущие ему особые черты, ореол воинственности и тайны, издревле окружавший родовитую семью мужа – все это не прибавляло старику общества. Да он, кажется, и не страдал. Что до Иоши, то она и вовсе последний год жизни самурая не отваживалась наведаться в его отшельнический мирок, ограниченный четырьмя стенами. Она и сейчас не отважилась сделать этого, несмотря на смерть старика. Ее хватило только на то, чтобы на цыпочках подбежать к маленькой хижине и стать у порога. Она стояла там, глядя в темноту, и слушала, и ждала чего-то. Стояла словно вкопанная, словно ее что-то держало там, у этой мрачной черной избенки.
Эйдзи зашел в дом старика, не зажигая свечей. Здесь было всего три комнаты – прихожая; кабинет Такаюки, уставленный никому не нужным старым скарбом, каждая деталь которого – верил Эйдзи – имеет какое-то значение для памяти отца, и потому ее следует хранить вечно; и маленькая кладовка. Он прошел сразу в третью. В полной темноте вытянул руки вперед. На высокой подставке лежало пять или десять идеально заточенных самурайских мечей и клинков. Такаюки любовно следил за ними, ухаживал, раскладывал в ему одному ведомом порядке, и незадолго до ухода в славный светлый мир оставил их в идеальном порядке лежать здесь. Время от времени Эйдзи приходил сюда и прикасался к ним руками – в такие минуты ему казалось, будто пролежавшие здесь нетронутыми со времен смерти старика
