умер. Что я испытал, стоя над его телом? Стыд. Огромный, непередаваемый. Защемило сердце, я чувствовал себя виноватым, а самое страшное – теперь я верил графу.
Кто-то тронул меня за плечо, крикнув:
– Посторонись!
Я сбросил чужую руку, отдернув плечо, обернулся и прорычал в ответ:
– Пошел вон, дур-р-рак!
– Где женщина? – послышался громкий и командный голос. – Та, что подходила к арестанту… Кто-нибудь знает эту женщину?
Я поспешил к Мари, запрыгнул в карету, крикнув кучеру:
– Гони, Прошка!
Карета понеслась по улицам Петербурга. Я запрокинул голову назад и ехал некоторое время, закрыв глаза. А видел окровавленную грудь Арсения Сергеевича, его пальцы, сквозь которые сочилась кровь, перекошенное болью лицо… Боль застряла и в моей груди.
– Он застрелился? – услышал я несмелый голос Мари.
– Да, – ответил я.
– Господи, прости нам наш грех, – сказала она и перекрестилась.
– Постойте, постойте… – Я уставился на Мари, которая тихо плакала. – Мария Павловна! Вы… вы передали ему пистолет?
– Да, – созналась она. По щекам ее бежали одна за другой слезы.
– Но как?! Как вам это удалось?!
– В записке, что вы мне отдали, Арсений Сергеевич просил найти человека, который бы передал ему пистолет, когда его поведут в суд. А кого я найду? Где? Я взяла пистолет у папа́ в кабинете… с ковра сняла… зарядила… спрятала в муфту. А потом… потом сунула пистолет ему за сюртук, когда целовала. Я не могла поступить иначе. Влас Евграфович, не осуждайте меня… прошу вас…
Она упала мне на грудь и горько зарыдала. Я же обнял ее за плечи, поражаясь самоотверженности этой девушки. Но что теперь предстояло стерпеть ей!
– Ах, Машенька, Машенька… – сетовал я. – Натворили вы…
Потом я велел кучеру ехать к Белозерским, где передал Мари с рук на руки его светлости князю-отцу, сказав:
– Что бы ни случилось, рассчитывайте на мою помощь.
Он поблагодарил, хотя ничего не понял.
Долго я не мог прийти в себя от потрясения, связанного с самоубийством графа. Ничем не занимался, казнился тем, что не сделал все возможное для его спасения. К тому же я ведь нечаянно стал участником заговора против графа, который он сам изобрел против себя же. Ввечеру я отправился к Никодиму Спиридоновичу, желая высказать ему накипевшее.
Пристав принял меня безотлагательно. Выглядел он усталым и разгневанным.
– Ну вот, – сказал я ему, – вы удовлетворены? Теперь-то граф Свешников доказал вам, что невиновен?
– Кому и что он доказал? – зарычал тот, подскочив. Затем бросил писарю: – Подите вон, любезный. – Тот мигом сбежал, а пристав снова повернулся ко мне: – Граф совершил глупость! Непростительную глупость!
– Граф Свешников решился умереть, доказывая свою невиновность, –
