Маше. Но самое главное – она стала совершенно другой личностью. Уверенная в себе, раскованная, со своими убеждениями, с женской игривостью. Есть, правда, одно «но». Если к ней придут свататься, она или упадёт в обморок, или в ярости спустит кавалера с лестницы. А если такое будет повторяться не один раз, то это может навести на некоторые размышления… «Надо будет поговорить с Лилей на эту тему», – подумал дворецкий, и в этот момент их пролётка остановилась у хорошо знакомого им обоим дома на Витовской.
Прислуга встречала их у дверей. Они давно распорядились о замене прислуги. Пока хозяйка была в Европе, управляющему было дано указание сократить до минимума количество слуг, необходимых лишь для содержания дома, а затем заменили и управляющего и оставшихся слуг.
Лиля с трепетом вошла в дом, мило улыбнувшись встречавшим, а кого-то даже потрепав по щеке. Знакомый с детства запах домашнего очага закружил голову. Лиле даже показалось, что ноги её ослабли и теряют опору. Но, как и положено хорошей артистке, она послушно шла за теми, кто вёл её по дому, показывая комнаты и другие помещения. Она не видела, за кем шла, не слышала, что ей говорили. Она жадно рассматривала всё вокруг себя, успевая вовремя ответить на вопрос или сказать дежурный комплимент бывшим хозяевам. «Всё те же обои на стенах…Та же мебель…» А вот и кресло-качалка, в которой старик Мещеряков любил сиживать с газетой и трубкой в руке (ко рту он подносил её чрезвычайно редко). Бывало, он засыпал с газетой в этом кресле-качалке, укрытый клетчатым пледом, и тогда зловредный кот Васька забирался на колени к деду и тоже засыпал, запуская коготки в плед и выдёргивая нитки. Потом от бабушки Мещеряковой за вредительство попадало обоим.
Чувствуя, что она уже не в силах справиться с нахлынувшими воспоминаниями, Лиля учтиво, с улыбкой поблагодарила всех и сказала:
– Я очень устала после долгой дороги из Парижа. Подайте ужин и можете идти. Мы будем отдыхать.
Ей не хотелось говорить, хотелось побыть наедине со своими чувствами. С тех пор, как она узнала о настоящих родителях, она привыкла только их считать родителями. А вот теперь она поняла, что была не права. Ведь и Мещеряковы не были ей чужими – они её вырастили. «С полным правом я могу считать, что у меня два отца и две матери». И ещё она подумала, что надо навестить их могилку – она, наверно, совсем заброшена.
Лиля рассеянно сидела за столом, тыча вилкой в тарелку. Она давно мечтала о херсонской кухне, но сейчас вкусы и запахи не пленили её. Ни галушки, ни тушеная курица, ни холодец не вызвали энтузиазма. Зато вензеля на серебряной вилке – инициалы хозяев дома – заставили встрепенуться, ведь много лет назад она держала в руках именно эти вилки. Сразу запахло детством, вспомнились рождественские ёлки и пасхальные куличи…
Дворецкий внимательно наблюдал за ней. Заметив его взгляд на себе, Лиля сказала:
– Иди, я хочу побыть одна.
Оставшись одна, она подошла к роялю, подняла крышку и пробежалась
