и не было рядом, и его вполне устраивала такая роль невидимки. Он возникал из ниоткуда, когда пустел его стакан, наполнял его, а затем переливал его содержимое себе в утробу, которая в ответ раздражённо урчала. Вскоре все беды и ужасные видения начали отступать. Они лежали в луговой траве, под чистым небом, не видимые для целого мира, солнце согревало их своими лучами, и не было прекраснее момента, чем сейчас. Но богатыри сами взялись обсуждать недавнюю битву, напоминая о произошедшем уже опьяневшему юному товарищу.
– Я тебе говорю, эта змеюка специально не подошла сразу. – спорил Айрат, – Всеволод ждал, смотрел, чья возьмёт.
– Но наша так и не взяла, – не соглашался Филипп.
– Это потому что половина наших остались на заставе. Только это нас спасло. Иначе Всеволод легко позволил бы нам там подохнуть.
– Ну не знаю, он же всё-таки христианин.
– Да какой он к чёрту христианин? Он же разбойник, вспомни, сотник самого Никиты Кожемяки. Пока мы воевали с Усыней, эти псы тайно прокрались в Новгород и захватили его. Воспользовались отсутствием в городе войска. Помнишь? Вспоминай.
– Никита Кожемяка давно уже покаялся и всё равно был изгнан. Все его люди после той дерзкой вылазки приняли христианскую веру, они заслужили Божье прощение.
– Ага, а потом Вольга оставил Хряща на заставе, бессрочно. Здесь же даже города не было, стен не было. Как он жил здесь все эти года, этот старый многоженец?
– Как же это всё ужасно, – вмешался в разговор Ратмир, и богатыри умолкли, – Филипп, это же так не по-христиански. Любовь к ближнему, добро, и отрубленные руки. Нет, нет. Как звали того богатыря, которому разрубили лицо топором? У него была жена, дети, мать? Как бы хотелось забыть это, как страшный сон.
– Ратмир, я тебя понимаю, – отвечал Филипп, – но эти люди сами напали на слуг Божьих, они хотели нас убить и тем самым лишить себя спасения.
– Но почему, почему? – кричал Ратмир, чувствуя, как тяжелеет его язык, – почему нельзя было договориться? Почему всё должно быть так? Неужели мы, слуги Господа, не можем добром и милостью бороться против зла?
И, преодолевая горечь, он допил кружку до дна и повалился на спину.
– Да, брат, – произнёс Айрат, – ты действительно будто святой, тебе и впрямь надо идти в монахи.
– Я не святой, святых все любят, а меня не любит никто, – отвечал Ратмир, – что-то мне не хорошо.
– Давай-ка, – принялся толкать его богатырь, – ложись на бок, не лежи на спине, начнётся рвота, захлебнёшься собственной отрыжкой. Мерзкая смерть, я видел умерших так людей. Вонь от них стояла невыносимая. Давай, переворачивайся.
И Ратмир послушался его и позволил перевернуть себя на бок. Вскоре ему стало лучше, и он даже смог заснуть, на улице, под чистым небом. Но сон его был не долгим, вскоре он проснулся уже почти полностью трезвым. Филипп разбудил его, пора было возвращаться в село. Ратмир был самым трезвым в их дружеской компании и потому шёл посередине, поддерживая обоих приобнявших его богатырей.
