заняли другие, которые либо изначально ни во что не верили, либо (на то больше похоже) разочаровались в идеалах, в том, что «так хорошо начиналось и так скверно кончилось», люди, которые тоже готовы были проливать кровь, но уже желательно чужую – и не ради идеалов, а ради своих шкурных интересов.
Комитет общественного спасения возник несколькими месяцами раньше, чем в него вошел Робеспьер, и продолжал существовать, в обновленном составе, и после 9 термидора. Но большинство историков называют Великим Комитетом именно тот Комитет, который существовал между осенью 1793-го и летом 1794 года – Комитет, который спас Францию. Тут стоит упомянуть и о том, что именно это правительство Франции серьезно относилось к науке и всемерно ее поощряло. Конечно, нельзя забывать, что именно в этот период был казнен великий Лавуазье (утверждают, что когда он просил отсрочку, чтобы закончить важный научный опыт, прокурор сказал: «Республика не нуждается в ученых!»), но надо помнить и о том, что в худшие дни Террора на Республику работали Бертолле, Монж, Вандермонд, Фуркруа – и список можно продолжать.
Дальнейшая история Революции, пожалуй, не менее драматична. Но в ней уже нет высоких идей. И очень многие историки предпочитали либо просто закончить свой рассказ 9 термидора, либо рассказать о последующих событиях вкратце и наспех. Их уже не вдохновляла эта тема.
Монтаньяры, которые и организовали свержение Робеспьера, потом об этом горько пожалели. Ромен Роллан, комментируя собственную драму о Робеспьере, подобрал целый ворох таких комментариев. Вот что говорили злейшие враги Робеспьера потом, в изгнании или в безвестной оппозиции.
Камбон: «Девятого термидора мы думали, что убиваем только Робеспьера. Но мы убили Республику. Сам того не ведая, я послужил орудием для кучки негодяев. Зачем не погибли они в тот день, и я вместе с ними?! Свобода была бы жива и поныне!»
Левассер: «На Гору нашел туман ослепления, когда она погубила его».
Бийо-Варенн: «Мы совершили в тот день роковую ошибку. Девятого термидора Революция погибла. Сколько раз с тех пор я сокрушался, что в пылу гнева принял участие в заговоре!.. Несчастье революций в том, что надо принимать решения слишком быстро; нет времени на размышления, действуешь в непрерывной горячке и спешке, вечно под страхом, что бездействие губительно, что идеи твои не осуществятся… Восемнадцатое брюмера не было бы возможно, если бы Дантон, Робеспьер и Демулен сохранили единство».
Вадье, отправляясь в изгнание в 1815 году, сказал одному из своих друзей: «Прости мне девятое термидора!» И позже, в 1827 году, когда ему было 92 года, он заявил: «За всю свою жизнь я не совершил ни одного поступка, в котором бы после раскаивался [так! – А. Т.], за исключением того, что я не оценил Робеспьера».
Барер: «Я много думал об этом человеке. И убедился, что его господствующей идеей было установление республиканского строя… Мы не поняли его. У него была натура великого человека, и потомство несомненно дарует ему это имя!.. То был человек честный, безупречный, чистый республиканец».
Мы
