подпись! Эту картину писал венгерский художник. А художники ничего не выдумывают. Они пишут с живых людей. Да, да! С живых… У меня муж был художник, и я это знаю. Художнику нужна натура… Иначе он не может творить. И эту натуру он ищет иногда годы. На улицах, в театрах, в других странах Эта голова; ангела написана с живого человека…
– Фрау Кеслер!
– Да, с живого! Зачем же тебе умирать и уходить; от этой встречи? Только тут, на земле, среди нас ищи его! Вырастай, кончай учиться и поезжай путешествовать! Поезжай в Венгрию. Спроси того художника, где взял он это лицо? И ты встретишь где-нибудь своего «ангела»… И узнаешь счастье. Ты плачешь? О чем? О чем, дитя мое?
В пользу бедных гимназисток начальница устраивает на масленице живые картины, концерт, затем бал. Фрау Кеслер как женщине с художественным вкусом и инициативой поручено устройство «живых картин».
– Я вам дам идею, madame, – говорит она начальнице. – У нас будет один такой номер, что Москва заговорит о нас. И придется с повышенными ценами повторить этот вечер.
– Фрау Кеслер! Вы – гений!
– Слушайте, madame… Известно ли вам, что маленькая Мари Ельцова дивно танцует?
– Да… учитель танцев…
– Ах, это не то! Это было бы слишком просто. Это дитя – живой символ музыкального ритма. Это талант. И родные сделали огромную ошибку, не посвятив ее сцене…
– Фрау Кеслер, вы меня заинтересовали… Что же она танцует?
– Все… и ничего… Вы слышали об Айседоре Дункан?… В России она еще не была, но с ней так много пишут![10] Это новый род искусства… как бы возвращение к античной пляске. Маня тоже выражает в пляске все движения своей души, все грезы… Она пляшет бессознательно. Но это творчество… импровизация.
– Вы сами видели, фрау Кеслер?
– О, да… Она танцевала в дортуаре.
– Ночью?
– Ну, да… вечером.
– Раздетая?
– Нет, в рубашке.
– Фрау Кеслер! Это неприлично…
– Oh, madame! Одной рубашки совершенно достаточно. Это та же греческая туника. Наши классические юбочки балерин, поднимающиеся сзади, как хвосты кохинхинок[11] – они слишком безобразны для новой идеи танца. Нужна греческая туника. Вроде той, какую носит Дункан. Без трико и корсета…
– Без корсета?
– О да, madame… Разве Эллада их знала? И если б вы видели, madame, грацию этого ребенка, когда она носилась по дортуару перед восхищенными девочками! Я стояла за дверью и не могла оторвать глаз…
– Она плясала без музыки?
– Да… Соня Горленко напевала какую-то грустную песенку. И все. Но, уверяю вас, madame, я видела… поэму…
Маня ожила… Опять розовеют ее стаявшие щечки. Опять она смеется, сияя ямками. Жизнь манит. Мечта о чудной Венгрии заполняет ее дни и ночи.
Соня выучила венгерские танцы Брамса. И после обеда под их звуки Маня носится по дортуару в безумно-бешеном танце, растрепанная, с пылающими ящиками и глазами, вырывая крики
Действие романа начинается в 1905 году, Дункан же приехала в Россию только через 12 лет.
Порода кур.
