он ей карету подаст!.. Кабаниха… Гм… Ка-ба-ни-ха… – раздельно повторил он несколько раз, как будто учился читать.
Мимо ложи мелькнула, как призрак, Соня, вся в белом. Она была так трогательно прекрасна, что женолюбивый Чернов чуть не заплакал от жалости: «Надо утешить бедное дитя».
Он подошел к Соне. Она стояла у окна, в коридоре, глядя в темную ночь. Слезы застилали ей глаза. Чернов подошел и рязвязно сел на подоконник.
– Ка-ба-ни-ха… – вдруг промолвил он застрявшее в ленивом мозгу словечко.
Она вздрогнула и с недоумением оглянулась. Тогда и он очнулся словно и молча уставился на неё наглыми глазами.
– Ей-Богу, она на Кабаниху похожа, ваша сестра, – сказал он, точно продолжал разговор. Это дало ему возможность ещё раза три повторить раздельно и с недоверием словно: – Кабаниха… Гм… Д-да… Ка-ба-ни-ха…
Как ни тяжело было Соне, но смешная сторона в Чернове и на этот раз не ускользнула от нее. Ах, если б здесь был кто-нибудь хоть вполовину такой интересный, как Тобольцев! Какая обида, что под рукою только Чернов!
Она вдруг толкнула дверь соседней ложи и вошла. На пороге она оглянулась, глазами приглашая Чернова. Ои кинул беглый взгляд в зал, где мелькало красное платье Засецкой.
Она выказывает ему высокомерное равнодушие, эта «содержанка»… Все равно!.. Он знал, что из ревности женщина способна на многое, и не хотел пропускать момента малодушия у Засецкой… Но… Чудные девичьи глаза глядели на него из ложи с ожиданием. Он вошел, слегка взволнованный.
– Затворите дверь! – сказала Соня.
Чернов сощурился. Их ложа была крайняя. А на другом конце, тоже в крайней ложе, притаились Тобольцев и его дама.
– Какая вы шалунья! – прошептал Чернов, ловя ручку Сони.
Она села. Ему был виден её точеный профиль, а там, дальше, в смутном полусвете – черный силуэт Тобольцева. Он говорил что-то шепотом своей даме, наклоняясь близко к её лицу и коленям головой и всем торсом… Вдруг оттуда прозвучал счастливый женский смех.
Веки Сони дрогнули. Она сжала руку Чернова.
– Вы меня любите? – бессознательно прошептала она.
– Вы пре-элестны, – прошептал озадаченный jeune premier, и рука его обвила талию девушки. Соня не дрогнула, не шевельнулась, словно загипнотизированная. Лицо её все также было повернуто в профиль к нему и к той ложе. Можно было поручиться, что она не замечает его объятия и прислушивается к звукам оттуда напряженно, всеми нервами.
– Нет! Нет… Не могу! – вдруг явственно донесся отчаянный, трепетный голос Катерины Федоровны.
Короткий истерический хохот сорвался у Сони.
– Будьте осторожны!.. Они там-м… – прошептал Чернов.
– Я не могу, – с помертвевшим лицом, сквозь смех, молвила Соня. – Понимаете?.. Не могу!
Он по-своему понял это волнение.
– О, как вы прелэстны! – повторил он, на этот раз с увлечением прижимая её к себе.
Вдруг напряженный
