вот, – с досадой ответила Марфа Ибрагимовна, – пошли мы раз с девками в соседнюю деревню на крестины. А день такой жаркий-прежаркий выдался! Ну, подружка моя, Татьянка, говорит мне: «Марфуша, голубушка, сделай милость, раздобудь молочка холодненького, пить хочется – никакого спасу нет!» А подружки мои знали, что я вещая женка[5], много чего могу. Правда, никому я в ту пору зла не делала, лишь пользовала болящих разными травами да так, колдовала по малости, безобидно: пропажу какую найти или на святки суженого-ряженого девке в зеркале показать… «Напои, – другие подружки говорят, – нас, Марфуша, не то от жажды пропадем!» А мне и самой пить хотелось отчаянно. Ну, думаю, попытаю свою силу ради подружек! Пошла под ближнюю березу, села у корней да и надоила полную корзинку молочка холодненького.
– Что-что вы сделали? – переспросил ошарашенно Васька.
– Говорю же: с березы молочка надоила в корзинку, – повторила Марфа Ибрагимовна, и уголок ее рта дрогнул.
– А, вы надо мной смеетесь! – облегченно сказал Васька. – Нет, ну правда: откуда в березе молоко, и потом, корзинка – она же плетеная, разве в ней молоко удержится?! Оно же вытечет!
– И в мыслях не было над тобой смеяться, – серьезно сказала Марфа Ибрагимовна. – Все как было, так тебе и говорю. Конечно, простому человеку не понять, как это делается. Да и мне самой, правду сказать, тоже непонятно… Однако же поверь: мне такое сотворить было – что рукой махнуть. Я и сама не ведала, как это делала, а все же делала!
– Фантастика… – задохнулся Васька, глядя на портрет со священным ужасом.
– Ну, – продолжила Марфа Ибрагимовна, – стало быть, надоила я подружкам молока, принесла в корзинке, ни капли не пролив, а того не ведала, что счастье свое расплескала-пролила, что оно все у меня из рук вытекло! Барин-то… он вослед за мной увязался!
– И он увидел?! – с горечью спросил Васька. – Он увидел, как вы доили березу?
– То-то и оно, – вздохнула Марфа Ибрагимовна. – Вдобавок и люди по злобе да зависти наговорили обо мне всякое. Вот барин наш и поверил, что я ведьма злая, и решил бежать от меня прочь. Воротился домой, сорвал мой портрет со стены, из рамы вытащил – да и полоснул его ножом надвое! Левую половину мне велел отнести: мол, кончено все промеж нас и отрезано! – а правую в чулане бросил. Но того он не ведал, что нож не в портрет, а в сердце мне вонзил!
Марфа Ибрагимовна вздохнула так мучительно, что Ваське показалось, будто из зеленого глаза сейчас хлынут слезы… Но нет, тяжким вздохом обошлось.
– Вот дура я нарисованная, – вдруг сказала Марфа Ибрагимовна со злой усмешкой, – ну кому я все это рассказываю?! Кому душу открываю?! Ты хоть понимаешь, о чем речь-то идет, котишка-оборотень, дитя малое, неразумное?! Слово такое – «любовь» – слышал аль нет еще?!
Васька хотел заявить, что он по телевизору столько сериалов насмотрелся про любовь, что уже все про нее знает, однако слишком много пришлось бы Марфе Ибрагимовне объяснять и про сериалы, и про телевизор, а потому он просто сказал:
Так в старину называли колдуний и ведьм.
