тихо прикрыв за собой дверь.
Я еще долго боялась пошевелиться – вдруг он снова заглянет в комнату и увидит, что я не сплю. У меня все тело задеревенело. Наконец я услышала, как внизу включили телевизор, и только тогда осмелилась потянуться. Руки и ноги сводило. Я вздохнула глубоко-глубоко, даже ноздри задрожали. И все равно внутри все болело, словно кто-то вытянул из меня кишки и завязал их узлами, как гирлянду сосисок. Я прижала к животу Замарашку и наконец-то заснула.
Глава 4
Обычно к тому времени, как я вставала утром, папа уже уезжал на работу, но в этот раз, когда спустилась завтракать, он сидел в кухне за столом и читал газету. У меня снова живот скрутило, хоть мама и улыбнулась ободряюще. Она была сегодня особенно красивая, в атласной ночной рубашке и халатике персикового цвета. Длинные волосы падали ниже плеч, шея и руки белые и гладкие, как мороженое.
– С добрым утром, лапуся! Хочешь яичко?
Я помотала головой и насыпала себе кукурузных хлопьев. Потом налила в миску молоко.
– Хлопья предпочитаешь? Перхоть тоже бывает хлопьями – не хочешь попробовать? – спросил папа, оторвавшись от газеты.
Я заставила себя хихикнуть, хотя слышала эту шутку в сотый раз. Мой смех прозвучал, словно мышка пискнула. Мама налила ему еще кофе и подложила гренки на тарелку. Папа приподнял одну гренку.
– Что такое, Дилли, гренки не прожарены! Они даже не согрелись, а ведь не зря называются гренками! Ну-ка, подержи их еще в тостере!
Папа посмотрел на меня и подвигал бровями.
– Эх, Красавица, кулинар из твоей мамы никакой! Она и яйцо-то сварить не сумеет, правильно ты отказалась!
Я улыбнулась через силу.
– Мам, мне все равно некогда. Хочешь, я послежу за папиными гренками, а ты пока оденешься?
– Я сегодня сам отвезу тебя в школу, – сказал папа. – Мне нужно заглянуть в муниципалитет насчет всей этой катавасии с разрешением на застройку, заодно и тебя подвезу.
Я жевала и никак не могла прожевать кукурузные хлопья. Вроде небольшая горсточка, а все разбухает и разбухает во рту, все зубы склеила и облепила язык склизкой золотистой массой. И проглотить не получается, а выплюнуть хлопья обратно в миску я не смела. Так они и будут пухнуть у меня во рту, пока не полезут из ушей.
– Красавица, почему такая кислая физиономия? Ты что, не рада прокатиться в «мерсе»? Пускай твои подружки обзавидуются!
Я кивнула, потому что не могла говорить. Этот кивок – самое большое вранье за всю мою жизнь. Я не хотела, чтобы папа вез меня в школу, тем более – в сверкающем серебристом «Мерседесе». Мерседес – мое второе имя, и над ним смеялись почти так же, как над первым. Скай говорила, что меня надо было назвать «Уродина Шкода Печенинг», и они с Арабеллой и Эмили прямо покатывались со смеху.
– Тогда скажи что-нибудь, что молча головой трясешь? – сказал папа.
Я жутким усилием проглотила склизкую кукурузную кашицу и поскорее запила соком.
– Прости,
