был на деле приказом «сверху». И поступил непосредственно от Георгия Потаповича Бареткина. После того, как с ним поговорил сын, пришедший домой с занятий.
После освобождения (спустя три года, срок до семи лет, дали ниже низшего предела за прошлые заслуги на ниве внеклассной работы со школьниками, освободили досрочно за примерное поведение) у Таисии Панасенко был выбор: опять втираться в доверие к семейству Бареткиных и окольными путями выяснять, ни при чем ли они, случайно, к ее негаданной беде, или не здороваться ни с кем из них на улицах, делая вид, будто не знакома. Бареткины облегчили опальной педагогине выбор. Встретив ее в парке, подросший Броня Бареткин посмотрел прямо ей в лицо пустыми круглыми глазами светло-желтого цвета – и ни один мускул… ну, это перебор… ни одна жилка, скрытая горкой розовой плоти, не дрогнула в его невозмутимом лице. Таисия Панасенко окаменела. Броня спокойно прошел мимо.
…Манускрипты Тацита остались на память злокозненному настоятелю монастыря Санто-Доминико. Тот просуществовал в целости и сохранности девять дней после испарения Бенвенутти, был разрушен швейцарцами, монахи разбежались, настоятель сгинул, монастырский комплекс сгорел. Лишь одна рукопись, предположительно принадлежащая Перуджино Бенвенутти, – та самая, с садово-огородными рецептами, якобы от Тацита, поддержания красоты в тонусе, – всплыла при Наполеоне I в Национальной Библиотеке Франции.
После ареста Франческо Каррары (Первого) Бенвенутти, судя по всему, вспомнил подзабытое ремесло лекаря – и стал быстро переезжать из города в город, пробавляясь по пути «окрасивлением». Порой в день он возвращал молодость и красоту семи-восьми тороватым клиентам, не считая их жен. Главным было для него вовремя смыться, прежде чем жертвы красоты выясняли опытным путем, что эмульсии на основе ртути не только не полезны, но и вредны. Но один клиент оказался проворнее и успел перехватить Перуджино на выезде из своих владений, так как от снадобья бродячего лекаря синхронно отдали Богу душу поблекшая жена дворянина и его любимая молоденькая служанка. Вельможа «окрасивил» самого Бенвенутти: собственноручно выжег ему кочергой один глаз, а второй оставил. И вручил окровавленному, охрипшему от воплей алхимику собственное наставление, краткое и экспрессивное, написанное с ошибками на двух листах пергамена, которые слуги, прежде чем вышибить авантюриста пинком из владений своего сюзерена, нашили на спину и на грудь запыленной дорожной куртки-котты: «Учись видеть красу Божого мира и примножай ее а не вреди ей каналья!».
Перуджино быстро перевоспитывался. Вскоре он обнаружился в Милане, долго униженно просился на прием к герцогу Галеаццо, но добился аудиенции лишь тогда, когда шепнул его брадобрею: де, именно он, скромный астролог, открыл для швейцарской роты городские ворота Падуи, когда прочитал по звездам, что воины приблизились. Никого не нашлось, видно, кто бы уличил Бенвенутти
