думала она, – и там расскажу о предложении брата. А звать в дом отца Бартоломео опасно: мой сумасшедший муженек такого ему наговорит, что потом не разделаешься…»
Семейный совет собрался утром на следующий день.
Шипионе Саволино, арендатор, живший в том же поселке, лицом похожий на Джакомо, но не такой упитанный и веселый, пришел с женой Лауренцой, усталой равнодушной женщиной, матерью семи детей.
Тансилло, опрятный и щеголеватый, как всегда, не замедлил явиться. Он обрадовался, увидев синьора Джакомо. Братья Саволино и Лодовико Тансилло были друзьями детства и когда-то вместе играли на склонах Чикалы. Содержатель пансиона и поэт бросились в объятия друг другу.
Выслушав предложение брата отпустить к нему кого-либо из сыновей, Шипионе Саволино, с медлительными движениями земледельца, с лицом, обожженным солнцем, с грубыми негнущимися пальцами, неторопливо заговорил:
– По моему разумению, я думаю так. Моим детям отрываться от земли не следует. Способностей у них к ученью нет: сколько Фелипе ни бился, ни одной буквы не запомнили. Так что ты, брат Джакомо, с ними намучишься. Спасибо тебе за доброту, только пусть мои ребята идут по той стезе, как им Бог определил. А насчет Фелипе, тут, конечно, отцу с матерью решать. Но кто поможет тебе, брат Джованни, обрабатывать сад и поле, когда сила придет к концу? Время наше немолодое, старость не за горами, а помещик не смотрит, старик ты или молодой, аренду подавай в срок. Не пришлось бы каяться, если отпустите Фелипе…
– Ничего, справимся, – отозвался Бруно.
Совсем по-другому говорил Тансилло. Он горячо заявил:
– Фелипе должен ехать без всяких разговоров, ему здесь делать нечего. У меня он взял, что мог. Читать на родном языке я его научил, но есть еще латынь, могучая латынь, праматерь итальянского и других языков, международный язык ученых. Есть тривиум и квадривиум,[29] из которых я, жалкий невежда, знаю только немногое…
У Фелипе сладко замирало сердце, когда он слушал названия неведомых, но, наверное, увлекательных наук, которые ему предстоит изучать в Неаполе. И среди них, быть может, есть и астрономия!
Решающий голос принадлежал матери. И хотя Фраулисе смертельно жаль было расставаться с ненаглядным сыночком, хотя она не успела посоветоваться с отцом Бартоломео, ее слово было твердое.
– Доля арендатора горькая, – сказала она, – и пусть уж она останется нам с отцом. А Фелипе поедет в Неаполь. Научится наукам, вырастет, может, прелатом[30] станет…
– Пусть он станет человеком, – закончил обсуждение Джованни Бруно.
Джакомо Саволино покидал поселок. Накормленный, напоенный, вычищенный мул пустился по тропинке, а на нем, за дядиной спиной, сидел Фелипе Бруно. И хотя он надолго, быть может навсегда, распростился с отцом и матерью, с веселой оравой друзей, с тенистыми рощами Чикалы, Фелипе всей душой стремился в будущее.
Глава шестая
Неаполь
Крепкий мул
В средние века курс учения в школах состоял из так называемых «семи свободных искусств». Первый круг – грамматика, риторика и диалектика – составлял тривиум (по-латыни – трехпутье). Далее шел квадривиум (перекресток) – арифметика, геометрия, астрономия, музыка. Все эти науки были поставлены на службу богословию, так что общий характер образования был религиозный.
Прелат – высшее духовное лицо в католической церкви, духовный сановник (кардинал, епископ, настоятель крупного монастыря).
