на аршин[14] не подняли!
– Отче игумен, больше подняли!
– Лжешь, грешник!
– Отче преподобный, промерь! – с лукавой усмешкой предложил зодчий.
Игумен взглянул на семисаженную стену, на зыбучие кладки…
– Вдругорядь займусь, – прогудел он и двинулся дальше.
Щуп шел позади Паисия.
– Богу, не людям работаете, – брюзжал игумен. – Вы лишь о суетном думаете, об утробе заботитесь…
Осмотр постройки прервался возвращением монастырского сборщика отца Ферапонта. Игумену перенесли кресло в тень тополей, где укрывался от жары Голован. Ферапонт, высокий мужчина с угрюмым лицом и резкими ухватками, подошел к игумену под благословение, сдал запечатанную кружку, в которую опускались подаяния:
– Благослови, отче, в мыльню с дороги сходить!
– Успеешь! – буркнул Паисий, взвешивая кружку на руке.
Игумен распечатал кружку и высыпал содержимое на рясу, раздвинув колени. Потное, красное лицо его еще больше побагровело от досады, перед ним трудилась медь, и лишь кое-где сиротливо поблескивали серебряные деньги.
– Ты что, окаянный, – возвысил бас игумен, – смеешься? Серебро выудил?
– Освидетельствуй печати, отче! – хладнокровно возразил Ферапонт.
– «Печати»!.. Вы чорта[15] из-под семи печатей выкрадете! Пропил? Признавайся!
– Вот те бог, отче!..
– А кто тебя в позапрошлую среду видел в Сосновке в корчме?
– Отец Калина! – ахнул сборщик. В живых злобных глазах его мелькнул испуг.
– То-то, отец Калина! – торжествовал игумен. – За такую провинность в железах заморю… Эй, позвать келаря! На чепь нечестивца, в подвал!
Это было жестокое наказание. При всей своей смелости Ферапонт побледнел; он упал перед игуменом в мягкую пыль двора:
– Прости, отче святой! Бес попутал… Последний раз согрешил… Поставь на каменное дело! Заслужу!..
– Не помилую, не жди! – Игумен ткнул ногой валявшегося монаха.
Убедившись, что просьбы не помогут, Ферапонт встал, выгнул колесом грудь.
– Ну, попомнишь, игумен! – яростно проревел он. – Хрест на пузо навесил – так мыслишь, первый после бога стал? Святых иноков голодом заморил, стяжатель! В монастырь изо всех деревень и жареным и пареным волокут, а вы с келарем всё в город на продажу гоните…
– Когда гоним? Когда? Ты видел? – рассвирепел Паисий.
– А и видел, хоть вы по ночам обозы отправляете…
Мужики бросили работу и прислушивались с удовольствием: перебранка монахов открывала многое, что прежде было тайной. Паисий и Ферапонт, разгорячась, поносили друг друга ругательными словами.
На дворе показались два инока с цепью. Увидев, что его свободе приходит бесславный конец, Ферапонт остервенился, сшиб с ног служку и бросился бежать.
Аршин – старинная мера длины, равен 71 сантиметру.
Так писалось слово до реформы русского языка 1956 года. Всё оставлено так, как в книге. (ккк).
