покрасить не проблема, – снова захохотала Евгения. – А ты ничего, прикольный. Я сперва думала: ботан занудный. С тобой можно дружить.
– Вот, спасибо. Польщён. – Хмыкнул Максим. – Ты тоже ничего. Правда, язва и упрямая, как ослица. Но дружить с тобой тоже можно.
– О кей. – Сказала Евгения. – Значит, друзья?
– Друзья. – Согласился Макс.
Он повесил карниз, помог прицепить занавески, после чего Евгения снизошла до «спасиба». Растроганная немка долго благодарила Максима, зазывала на ужин, Максим отказался – торопился на электричку. Евгения гордо удалилась в комнату и врубила на всю катушку модных итальяшек, отчего в стену возмущённо застучали соседи.
Выйдя из подъезда, Макс почему-то обернулся, отыскал среди десятков освещённых окошек единственное, неплотно задёрнутое светлыми шторами. Зачем-то постоял, словно ждал чего-то, потом побежал к остановке. В электричке, как обычно, открыл учебник для повторения, но немецкая грамматика отказывалась лезть в голову. Смотрел в книгу, а думал о Екатерине Григорьевне и её покойном муже, о боли, которую иногда не лечит время, о сокровенной памяти, которая всегда с тобой. И о вредной рыжей девчонке, предложившей ему свою дружбу.
Тем летом Максим поступил в Питерский университет. Немецкий сдал на пятёрку, и даже удостоился похвалы старенького седого дядечки из приёмной комиссии.
– Где Вы так хорошо выучили язык, молодой человек?
– В Германии. – Отрапортовал Максим. – Мой отец там служил в военном гарнизоне. У нас была очень хорошая учительница.
– Замечательно. – Одобрил экзаменатор. – Сын защитника Родины. Такие кадры нам нужны, не правда ли? – Обратился к полноватой даме в очках. Та согласно закивала.
Поступление Максима отмечали долго и шумно. Мать ворчала, перепрятывала заначки, отложенные на чёрный день, но отец их всё равно находил. С родственниками, друзьями, коллегами, знакомыми, соседями и просто «хорошими людьми» папаша гудел дни и ночи напролёт, в итоге даже пришлось вызывать Скорую, но к счастью, всё обошлось. В один из дней, очумевший от отцовских попоек и нетрезвых гостей Макс объявил, что съездит в Балашиху к тёте Тоне, заодно и зайдёт к немке – поблагодарить.
Антонина расчувствовалась до слёз. Облобызала племянника в обе щеки, накормила наваристым борщом, поставила тесто для пирога с яблоками с собственного сада. Включила доисторическую пластинку на стареньком патефоне – чувственный женский голос пел о вечной любви. Максиму было хорошо. Он утомился от отцовских пьянок, которые в последнее время случались всё чаще: тот не мог найти себя в гражданской пенсионерской жизни. От хмурого ворчанья издёрганной матери, от частых родительских скандалов с криками и битьём сервиза «Мадонна». А здесь было тихо, спокойно, солнце пряталось в кружевных занавесках, и ходики на стене неспешно отсчитывали замедленный ход времени.
– Тёть Тонь, – прихлёбывая компот, спросил Макс, – а почему ты замуж не вышла?
Тётка опустила глаза, на
