и Шноббс ведут расследование? В самом деле?
– Так точно, сэр.
– А если бы я спросил тебя почему, ты бы притворился, что не понимаешь вопрос?
Ваймс нахмурил лоб, изобразив честную растерянность.
– Сэр?
– Если ты еще раз произнесешь вот таким глупым голосом «сэр?», клянусь, тебя ждут большие неприятности.
– Они хорошие стражники, сэр.
– Тем не менее кое-кто мог бы счесть их лишенными воображения, туповатыми и… как бы это сказать?.. склонными принимать на веру первое подвернувшееся объяснение, после чего быстро удаляться, чтобы это дело перекурить. Как еще такое можно назвать? Недостатком воображения? Поверхностностью? Тенденцией выносить скоропалительные суждения?
– Надеюсь, вы не подвергаете сомнению добросовестность моих людей?
– Ваймс, нечто изначально отсутствующее не может быть подвергнуто сомнению либо осуждению.
– Сэр?
– Тем не менее… нам ни к чему осложнения, Ваймс. Изобретательный одинокий безумец… что ж, таковых много. Достойный сожаления инцидент.
– Так точно, сэр.
Ваймс заметил, что в глазах патриция промелькнула некая далекая грусть, и решил, что не помешает выказать толику участия.
– Фреду и Шнобби тоже ни к чему осложнения, сэр.
– Нам нужны простые ответы, Ваймс.
– Сэр, в простоте Фреду и Шнобби нет равных.
Патриций повернулся к окну и обвел взглядом панораму города.
– М-да, – уже спокойнее произнес он. – Простые люди, которые обнаружат простую истину.
– Это факт, сэр.
– Ты схватываешь на лету, Ваймс.
– Не мне судить, сэр.
– И что будет, когда они обнаружат нашу простую истину, а, Ваймс?
– С истиной не поспоришь, сэр.
– Насколько я тебя знаю, Ваймс, ты способен оспорить что угодно.
Некоторое время после ухода Ваймса лорд Витинари сидел за столом и смотрел в пустоту. Потом вынул из ящика ключ и, подойдя к стене, надавил на определенный кирпич.
Громыхнул противовес. Стена, как дверь, распахнулась внутрь.
Патриций бесшумно двинулся по узкому проходу. Там и сям коридор озарялся очень тусклым светом, сочившимся из-за маленьких панелей. Тот, кому вздумалось бы отодвинуть одну такую панельку, смог бы выглянуть наружу. И какое удобное совпадение, что дырочки были просверлены как раз на месте глаз висевшего с той стороны стены портрета.
Все эти реликты остались от предыдущего правителя. Витинари никогда ими не пользовался. Глядеть на жизнь чужими глазами – это было не для него.
Он продолжал подниматься по темным лестницам и преодолевать замшелые коридоры. Время от времени Витинари совершал движения, предназначение которых понять было очень сложно. По пути он то там то сям прикасался к стене, словно бы не задумываясь. А в одной выложенной плитками галерее, освещаемой лишь серым светом из забытого всеми, кроме самых оптимистично настроенных мух, окна, он принялся словно бы играть сам с собой в «классики»,
