или даже Ватто с его «утонченным будуарным запахом парфюмерной культуры»65 замечены в революциях не менее серьезных, чем те, что совершили Казимир Малевич, Марсель Дюшан или Энди Уорхолл. В XX веке было радикально переформулировано само понятие искусства, и это новое понимание распространилось и на так называемое «старое» искусство. Но при приближении к Музею как дисциплинарной и педагогической институции раннебуржуазного периода и теоретики, и художники готовы согласиться, что современное искусство – это мусор, валоризация профанного,66 которому не место в «настоящем» музее.
Борис Гройс, например, настаивает на том, что «экономический» принцип, на котором выстроен музей, очень прост и похож на принцип церковной экономики. «Музей покупает произведения искусства на рынке, но впоследствии он уже их не продает».67 Дональд Каспит, говоря о музее уже в постмодернистской парадигме, пишет, что «музеи стали снова привилегированным пространством, в котором принудительно становятся чем-то вроде церквей для пилигримов, истинных верующих, желающих приобщиться к настоящим мощам художника». В результате Музеи современного искусства оказались паллиативом, ибо произведения Пикассо и Дюшана должны находиться в Лувре, а Малевич – в Эрмитаже. Ведь никого не удивляет, что в письменной истории искусства Джотто и Татлин оказываются под одной обложкой, а в своих материальных телах сойтись могут разве что в частной коллекции или в провинциальном музее.
Рис.9 Н. Пунин, К. Малевич, М. Матюшин в Музее художественной культуры. Петроград, 1925.
Оппозиция «настоящих» музеев и Музеев современного искусства впервые проявилась при создании самых первых публичных собраний актуального искусства, появившихся, как известно, в начале двадцатых годов в России. На первом этапе полемики между Казимиром Малевичем и Николаем Пуниным, происходившей на страницах газеты «Искусство коммуны», Малевич совершенно в духе Николая Федорова утверждал, что «устройство современного Музея есть собрание проектов современности, и только те проекты, которые смогут быть применены к остову жизни или в которых возникнет остов ее, – могут быть хранимы для времени».68 В 1923 году Малевич уже вполне прагматически настаивает на включении «новейших течений» в структуру традиционных музеев, а Пунин, напротив, высказывает опасение, что «освященные традицией Голиафы поглотят маленькие музеи художественной культуры». (Речь идет о Московском музее живописной культуры и Петроградском Музее художественной культуры.)69 Но поглощение это все равно произошло, а сам Пунин стал руководителем Отдела Новейших течений Русского музея, в результате чего – к счастью для мировой культуры – русский авангард ко времени наступления тяжелых дней был надежно упрятан в музейных хранилищах.70 Но это
Малевич К. От кубизма и футуризма к супрематизму // Новый живописный реализм. М: 1916. С. 15.
Гройс Б. Е. О музее современного искусства // Художественный журнал. 1998. №23. С. 15—21.
Там же.
Малевич К. С. О музее // Искусство коммуны. 1919. 23 февраля. Ст. 13.
Больший материал на эту тему собран в книге: Kachurin P. Making Modernism Soviet: The Russian Avant-Garde in the Early Soviet Era, 1918—1928. Evanston: Northwestern University Press, 2013. См. также: Лучше я буду здесь, чем в любом другом месте на Земле // http://openleft.ru/?p=2437: онлайн-ресурс URL: openleft.ru (дата обращения: 11.10.2016).
Карасик И. Н. К истории петроградского авангарда 1920—1930-е годы: События, люди, процессы, институты: дис. … д-р. искусствоведения в форме науч. доклада: 17.00.04. М., 2003.
