контуженный, без левой руки вернулся и четыре года управлялся с хозяйством. Я при нём помощником лесничего. В 49-м дядька помер, но успел кое-чему меня научить. Да… Лес – это, брат, особый мир… – покачал головой старик. – И вот – было мне чуть за двадцать – стал я лесничим.
Дед Тихон умолк, но никто не решался торопить его вопросами.
– Помню, в 50-х восстанавливали поголовье оленей. У меня тогда уже сын был – отец Егорки, – дед кивнул на внука. – Как-то принёс я ему, трёхлетнему, маленького оленёнка. Смотри – говорю – тебе ровесник зверёныш. А у того нога больная – подранил. И лечили мы его, и выхаживали вместе с сыном. Когда оленёнок поправился, пошли выпускать его в лес. А он не уходит. Уж и пугали его, и гнали, и кричали – нет и всё! Тогда сын обнял его за шею и говорит: «Иди, ищи свою маму, она ждёт тебя и очень скучает». И зверёныш словно понял слова мальчишки, покружился-покружился и поскакал в лес – только его и видели… Так-то. Живой он, и всё понимает…
Перцев глянул в окно на солнечную берёзовую россыпь и вдруг увидел среди тонких берестяных стволов глупого оленёнка. Тряхнул головой – видение рассеялось.
– А в 60-х пришли сюда геологи, – продолжал старик, – стали искать руду. Четверо их было. Жили здесь неподалёку, на поляне, в палатках. Бывало, брали меня проводником, я в лесу каждую тропку знал. Теперь уже память не та, да и лес с тех пор изменился, да и люди. Сейчас уже не зовут, всё больше приборам доверяют. Хотя и приборы могут ошибаться. Сколько раз бывало, что и компас из строя выйдет, и часы встанут… Лес – это, брат, особый мир. Живой он и всё понимает… – дед Тихон подлил из самовара кипятка. – Вот тогда и нашли здесь первый раз и медь, и никель. Но там наверху, – дед ткнул пальцем в потолок, – видать, поразмыслили и решили не рисковать: заповедник всё-таки, река, чернозём. Постановили, что руду добывать не будут, что природа и здоровье народа важнее. Вот как было в советское время! А сейчас?! Тьфу! – старик громко звякнул чашкой по блюдцу. – Ничего святого не осталось! Ради денег мать родную готовы продать, не то что землю!
Махнув рукой, сокрушённо поник головой. Внук молча положил руку на плечо деда.
– Тихон Егорович, – нарушил тишину Перцев, – а что же, геологи? выходит, зря работали? Долго ли они здесь пробыли?
– Три лета приезжали. Ребята хорошие были, здоровяки такие, весёлые, под гитару песни пели… Старшему около сорока пяти было, а младший – совсем пацан, лет двадцать, не больше. До сих пор поименно всех помню: Владимир, Пётр, Алексей и другой Алексей, – загибая пальцы, перечислил старик, – правда, двое из них пропали.
– Как пропали?
– Да так и пропали, – вздохнул старик, – не нашли тогда ни следа, ни зацепки какой. Как в воду канули! Места-то здесь блудные… Один, правда, Алексей младший, потом нашёлся: недели через три вышел сам в районе Бирюков. Но умом повредился, бедолага. Двадцать лет парню было! А второго так и не нашли… говорят, утоп. Да… Лес – это, брат, особый мир…
– А что же
