же она?
Где-то неподалеку ревет полицейская сирена. И этот пронзительный, громкий звук быстро приближается.
Глава 9
Веки Лиз опущены, глаза закатываются. Она чувствует, что еще жива, но голова и тело словно онемели – ее будто заморозили, и потому она не может ощущать ни радости, ни страха. Словно все вокруг заволокло густым туманом.
До нее доносится мерное гудение. «Мотор, это, наверное, мотор». Потом – сирена, такая громкая, что в голове вспыхивает боль, как от уколов иглы. Лиз чувствует, что не может пошевельнуть руками, они привязаны, она на каталке или на чем-то подобном. Она пытается понять, ощущает ли что-то в животе. Не слишком ли давят ремни, не повредят ли они ребенку? Ремни… Но зачем ремни? В ней вспыхивает страх. «Позвоночник. У меня поврежден позвоночник». Пациентов с травмой позвоночника всегда фиксируют в определенной позе.
Лиз представляет себе «скорую», оранжево-белую машину, как она несется по ночному Берлину, заливая все вокруг синеватым светом мигалки. Но почему не звучит сирена, почему она больше не слышит этот звук?
Затем до нее доносится голос, мужской голос, он проникает в ее сознание словно сквозь стену.
– Эй, простите, я ищу приемное отделение клиники «Вивантес». Как туда проехать?
– Это за углом. – Этот голос звучит тише, похоже, говорит какой-то молодой парень. – Сверните налево, а потом езжайте прямо.
– Спасибо.
Рокот мотора затихает, хлопает дверца. Мысли путаются в голове Лиз, но она представляет себе, что сейчас случится, что случалось уже миллионы раз, когда санитары доставали носилки из «скорой», перекладывали пациента на каталку, а потом везли его в приемное отделение, и колесики каталки грохотали на подъеме, и носилки тряслись. И Лиз ждала эту тряску, этот грохот. Но странным образом ничего не происходит. Совсем ничего.
Вокруг царит тишина.
И снова Лиз охватывает смутный страх, он примешивается к ее равнодушию, как капля крови растворяется в ведерке с побелкой. Она думает о Габриэле, вспоминает, что позвонила ему. Она помнит, как лежала на дорожке в парке, помнит его голос, он обещал, что вызовет «скорую». «Габриэль обо всем позаботится, все будет хорошо», – подумала она тогда. Но почему ей не кажется, что все будет хорошо?
Мгновение ее мысли парят в пустом пространстве. Страх становится все сильнее. Тот же страх, что и тогда, несколько месяцев назад.
Дзззинь… Потрясающе, как устроена память. Словно лифт, переносящий ее то вверх, то вниз.
Несколько месяцев назад, до того, как Лиз узнала, что беременна, она запрещала себе думать о жизни Габриэля. «Не расспрашивай его, – говорила она себе. – Если он сам не рассказывает, так тому и быть». И она справлялась. Невзирая на врожденное любопытство и страсть к расследованиям, она игнорировала возникавшие вопросы, инстинктивно чувствуя, что этим может все разрушить. Но потом она забеременела – и больше не могла не обращать внимания на эти вопросы.
