под воздействием морфия.
Виктория провела пальцем по цифрам на корешках. В 1880 году отец закончил учебу. 1887 – это год, когда они с матерью поженились. В 1888 родилась она. Тома 1889 и 1890 стояли рядом. Виктория замерла. За 1891 год, год, когда умерла ее мать, дневника не было, не было его и за следующий, 1892 год, когда случился пожар в квартире. Более того, следующий дневник датировался только 1895 годом. В душе Виктории еще теплилась надежда, что эти томики хранятся где-то в другом месте.
Она еще раз проглядела один дневник за другим. Но нет, томов за 1891–1894 годы она нигде не нашла. Не было их и в обоих ящиках под полками. Девушка в растерянности закусила губу. По всей видимости, отец действительно хотел что-то скрыть.
Услышав шаги на лестнице, она поспешно встала, закрыла шкаф и выскользнула из комнаты. Сейчас она не могла говорить с Хопкинсом о своем открытии.
Собрание проходило в зале во флигеле на Стренд-стрит. В нем принимали участие около двухсот суфражисток. Выступала сама Эммелин Панкхёрст. Основатель и руководитель Женского социально-политического союза, коротко ЖСПС, была стройной элегантной леди лет пятидесяти. Ее нежные черты лица и проницательный взгляд придавали ей сходство со святой. Несмотря на хрупкость, она обладала железной волей и руководила ЖСПС суровой и твердой рукой. Кроме своих дочерей, Кристабель, Сильвии и Аделы, рядом с собой она не терпела никого. Все это было прекрасно известно Виктории, однако стоило Эммелин Панкхёрст начать говорить, как она снова очаровала девушку. Она забыла о своих тревогах и после доклада побежала домой окрыленная.
Там она обнаружила Хопкинса, сидевшего за кухонным столом с горой бумаг и книг. В холодное время года дворецкий работал над книгой ее отца на кухне – таким образом можно было сэкономить на отоплении библиотеки.
– Вечер был интересным, мисс Виктория? – вежливо поинтересовался он.
– Да. – Виктория села рядом с ним. – Эммелин Панкхёрст говорила о том, что мы, суфражистки, требуем избирательного права для женщин не только по политическим мотивам, но в гораздо большей степени ради его символизма – речь идет о равноправии мужчины и женщины. В этом миссис Доджсон наверняка согласилась бы с ней. Я никогда не видела, чтобы она относилась с уважением к мужчине, за исключением вас и моего отца, – и девушка слабо улыбнулась.
– Боюсь, к своему покойному супругу она тоже относилась без уважения, – Хопкинс улыбнулся ей в ответ. – Однако что поделаешь, миссис Доджсон – роялистка, а поскольку король против избирательного права для женщин, она его одобрять не может.
– А вы что же, не роялист? – решила поддразнить его Виктория.
– Позволю себе сказать, что я ценил королеву Викторию больше, чем ценю ее сына. – Хопкинс откашлялся. – Во многом король, хм… все же очень обыкновенен…
Виктория знала, что тем самым Хопкинс намекает на многочисленные романы короля с замужними женщинами,
