медные украшения. По меньшей мере двум пришедшим сразу стало не по себе: они-то знали подноготную этого дома, уютный особняк полнился для них неведомыми ужасами и странными следами жизни большой семьи, обитавшей здесь со времен постройки дома. В их глазах то было не просто красивое викторианское жилище, но жуткое логово, рассадник темных порождений цивилизованного разума, которые ученые называют естественным следствием непрестанного угнетения и подавления душевных порывов. Эти двое сознавали, что в доме творится нечто доселе невиданное, извергается вулкан давно бродивших страстей, и им было страшно при мысли о том, что может вот-вот открыться их взору.
Они раздевались, когда дверь напротив отворилась и в холл выглянул дядя Уильям с багровым лицом. Он с преувеличенным радушием бросился к пришедшим.
– Рад вас видеть – вас обоих, – сказал он. – Вы уже знаете жуткую новость? Теперь Джулия! Проходите, проходите, мать спустится через минуту-другую. Она сейчас наверху, разговаривает с Лавроком. Парень явно знает свое дело.
Уильям проводил их в гостиную, которая в утренний час была бы залита солнцем, если бы не легкие рулонные шторы на двух окнах, выходивших во двор. Именно в этой комнате, судя по всему, обычно собирались домочадцы, хотя она и предназначалась для завтраков – здесь стояли натертые до блеска большой стол и буфет красного дерева. Набивной блестящий ситец слегка выцвел от частых стирок, а на зеленых кожаных креслах у огромного мраморного камина виднелись потертости и царапины: ими явно пользовались часто и очень давно, причем у каждого был свой хозяин. На стенах, как и в холле, висели старомодные акварели, которые благодаря своему наивному очарованию начали стремительно возвращаться в моду.
В утреннем свете дядя Уильям имел потрепанный и даже запущенный вид, от его напускной военной выправки не осталось и следа.
– Это Китти, – представил он свою сестру и оглушительно прошептал: – Я пытаюсь утешить бедняжку!
С кресла встала Кэтрин Фарадей, сбитая с толку как трагическими утренними событиями, так и необходимостью встречать гостей в растрепанном виде. То была жалкая старушка, выглядевшая намного старше своих лет – ей не исполнилось и шестидесяти, – суетливая и нервная, одетая в черное платье с крошечными рюшками на воротнике и манжетах. Кэмпион еще ни разу в жизни не видел, чтобы женщина носила бы на груди огромные золотые часы (они крепились к платью золотой брошкой). Глаза у Кэтрин раскраснелись, как и кончик носа – единственная не покрытая морщинами часть ее лица. Весь ее облик был олицетворением забитой добродетели, не знающих границ мягкости и кротости.
Опустив глаза, она поздоровалась с Кэмпионом и тут же повернулась к Маркусу, демонстрируя всем свой мокрый носовой платок.
– Ах, мальчик мой, как это ужасно! – пролепетала она. – Бедная Джулия еще вчера была такой бодрой и полной сил, такой властной – просто образец выдержки и силы духа. А сегодня она лежит наверху… – Тетя Китти громко сглотнула слезы, и маленький кружевной
