на щеках мушки налеплены, сама в помпадуре, в руке посох пастушечий с алыми и голубыми лентами. Станет князя виршами поздравлять. А когда Дуня отчитает, Параша подойдет, псаря дочь. Эта пастушком наряжена – в пудре, в штанах и камзоле. И станут Параша с Дунькой виршами про любовь да про овечек разговаривать, сядут рядком да обнимутся… Андрюшку-поваренка сверху на веревках спустят; бога Феба он из себя представляет, в алом кафтане, в голубых штанах с золотыми блестками. В руке доска прорезная, золотой бумагой оклеена, прозывается лирой. Вокруг головы у Андрюшки золоченые проволоки натыканы, вроде сияния. С Андрюшкой девять девок на веревках тоже спускают. В белых робронах все. У каждой в руках нужная вещь: у одной скрипка, у другой святочная харя, у третьей зрительная труба. Под музыку стихи пропоют, князю венок подадут… Это пасторалью называется… А то есть еще опера…
– Ну, а красивые актерки есть? – спросил Чаковнин.
– Есть! – подтвердил Степаныч. – Как же красивым актеркам не быть? Уж на то они и актерки, чтобы красивыми быть…
– Ну, какие же красивые?
– Да вот Дуняша, ткача дочь, опять-таки Параша, псаря дочь, Агафоклея-сирота; та голосом больше берет, петь умеет чувствительно…
– А где же обучаются они?
– Каждая в своем месте, по способностям, которые от рождения имеет…
– А в Москву в ученье посылают?
– И в Москву посылают.
Как ни старался, как ни наводил Чаковнин Степаныча, тот ни словом не обмолвился относительно вновь прибывшей из московского ученья Маши. Так и пришлось отпустить его.
– Нет, или он хитер, – решил Чаковнин, когда Степаныч удалился, – или же сам ничего не знает о ней.
Гурлова сейчас же выпустили из шкафа.
– Ну-с, сударь мой, – заговорил Чаковнин, – простите, как по имени-отчеству звать вас?
– Сергей Александрович.
– Ну-с, Сергей Александрович, что же мы теперь предпринять можем?
В шкафу, очевидно, было душно и жарко. Гурлов отер платком влажный лоб и лицо, положил ногу на ногу и задумался.
– Вот что, – начал он погодя, – есть в Вязниках один человек, который может помочь мне. Человек этот хороший сам по себе, а кроме того, я его на прошлой неделе от рогаток спас.
– От каких рогаток?
– А это у князя тоже наказанье такое существует: свяжут человека по рукам и ногам, поставят посредине комнаты и шею с четырех сторон рогатками подопрут. Так и стой.
– Ах, забодай его нечистый! – опять рассердился Чаковнин. – Кто ж этот человек?
– Здешний театральный парикмахер. Зовут его Прохор Саввич, а больше просто Прошкой. Если его попросить, то, я думаю, он мне сюда мужицкий костюм достанет, парик и бороду смастерит…
Чаковнин наморщил лоб.
– А надежен этот ваш Прошка, не выдаст?
– Кроме как к нему, обратиться не к кому; коли выдаст – значит, судьба, – ответил
