во имя Христа?! – послышался вскоре встревоженный возглас.
В калитку выглянул старик с большими складчатыми мешками под глазами и толстой щетиной.
– Не поминай всуе имени божьего! – сурово отчитал его Ираклий, и старик тут же упал на колени:
– Прости, отче! Тревожно нам в дни сии, испытания господнего ждем.
– Здесь я всего лишь путник, – подошел к нему монах и протянул руку для поцелуя. – Ищу ночлега, стола и крова на много дней. Не скажешь ли ты, сын мой, где сыскать постоялый двор, хозяином в котором был бы почтенный христианин, а не дикий язычник, дабы мог я спокойно блюсти посты и возносить положенные молитвы,
– К чему искать, отче? – чуть ли не испугался старик. – Мы с сыном с радостью разделим с тобой кров и стол, и свои молитвы.
– Мне не хочется чинить неудобства единоверцам своим.
– Что ты, что ты, отче! – отступил тот, освобождая проход. – То не в тягость, то в радость нам будет…
Ираклий, смилостивившись к просьбам хозяина, ступил во двор, прошел к двухэтажному дому и удивился недовольному мычанию из примыкающего к воротам хлева:
– Чего скотина недовольна?
– Не кормлена, отче. Пост ведь сегодня, среда. Опять же, молимся мы все. За спасение душ несчастных, что блуду и веселию бессмысленному предаются.
– Что молитесь за спасение душ не токмо своих, но и ближних, то хвалю, – кивнул монах. – А вот скотину с пустыми яслями оставлять грешно. Нет у нее души святой, оттого и пост блюсти она не должна.
– А и то верно, – радостно закивал старик. – Пошлю, немедля пошлю девку всем ячменя задать, да брюквы свиньям запарить. А то томится скотинка-то. Никакой радости в ней нет.
Ираклий вошел в дом, перекрестился на красный угол, потом поднялся по лестнице, с которой доносилось тихое бормотание. Ступив в молельную комнату, задрапированную синим полотном, монах перекрестился еще раз на скромный складень, стоящий перед лампадой, и продвинулся вперед между домочадцами. Их было около десятка. Больше половины – малые дети, но в первых рядах склонились пред ликом Господним двое мужей, а за ними, словно прячась от грозного взора, прятались женщины в черных платках.
Старик что-то забормотал, уводя одну из девиц, а Ираклии хорошо поставленным голосом привычно запел «Отче наш»:
– Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеса и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго…
Вместе с мирянами Ираклий отстоял полтора часа молебна, призывая Господа обратить в истинную веру заблудшие души, а потом за общим столом преломил с ними хлеб – хлеб оказался пшеничный, рассыпчатый, но к нему хозяйка принесла только холодную колодезную воду, а потому назвать их обед чревоугодием
