турки, увидев, что противник уходит, открыли ворота и выступили навстречу горстке неверных.
Вот это была драка! Двое суток. Без передышки. Пять тысяч против двадцати. Гриц лишился под проклятой крепостью трети своих людей. А мог бы половины. Вырвались из кольца, думали удирать. Но посмотрели на врага и поняли – навели страху. Со стены рожок проиграл отступление, знатная часть османов ринулась в ворота. Татарские же конники потеряли много народу и откатились в степь. Черные от усталости и крови кавалеристы, не сговариваясь, повернули коней. Потемкин кричал команду едва ли не в спины. Дал шпоры, чтобы не отстать от своих, опередил, как положено командиру. Но, в сущности, последняя атака была на едином порыве. Его кавалеристы оставили поле у Турны за собой и, чуть не падая с седел – в обратный путь. Только одна мысль крутилась в головах: кто же их подставил?
– Как вы смели?! – Никогда фельдмаршал не отличался спокойствием. Но сейчас, казалось, бутылки с портером начнут взрываться. Так, наверное, трубит боевой слон индийского раджи, топча англичан в красной форме. – Как вы могли отдать два противоположных приказа?!
Репнин стоял перед командующим навытяжку и смотрел прямо перед собой. Лицо его было непроницаемо. Тут же, в палатке, собрались остальные офицеры. Командиры корпусов притихли, не смели выдохнуть. Гудович бледный от изумления: «Да кабы я знал, я бы никогда…» Потемкин с рукой на перевязи один сидел в углу на сундуке. Ему можно, он не держался на ногах.
– Мы потеряли полторы тысячи! Ни за что! Даром! По вашей глупости! Я отстраняю вас от руководства корпусом! Немедленно отпишу в Петербург! Пусть там решают! А пока – под арест!!!
Репнин повернулся на каблуках. В лице у него не было ни кровинки. Тонкие губы сжались в щель. Но в колких глазах почему-то застыла усмешка.
– Прежде чем вручить свою шпагу вашим адъютантам, позвольте переговорить с вами наедине.
Он смотрел на Румянцева, будто имел право на эту привилегию.
Странно было видеть, как старик мнется. Грозный отец-командир опустил глаза, ворчливо бросил в сторону: «Все идите», – и остался с виновником торжества с глазу на глаз.
Товарищи помогли Потемкину выбраться из шатра, хотели увести. Не тут-то было. Гриц сел на барабан недалеко от входа. «Я здесь подожду». Он хотел знать, чем кончится дело.
Сначала послышались голоса. Репнина – ровный, внушительный. Румянцева – раздраженный, резкий. Потом все смолкло. Зашуршала бумага. Повисла долгая-долгая пауза. И наконец раздался крик фельдмаршала:
– Во-о-он!!!
Из палатки вылетел Репнин с какими-то листочками в руках. В след ему неслось:
– И ты мне, православному, командующему армии, посмел!!!
Из-за полога донесся грохот, это их сиятельство переворачивал походную мебель – бушевал. Жалко всхлипнула кровать, на которую с размаху рухнуло тучное тело. Кажется, молодец-фельдмаршал проломил свое ложе.
Через
