которого соседка утащила к себе после свадьбы Ани. От сердца сразу отлегло. Пичугин хотел меня видеть. Почти три года прошло с нашей первой, а он всё ещё помнил дочку участкового. Мне это даже польстило. Такой мужчина и помнит, какую-то девчонку, с которой связывал только один короткий поцелуй.
Милица всю дорогу щебетала с Гришкой. Он иногда поворачивался к нам и хоть с неохотой, но отвечал на глупые вопросы моей подруги. Чем ближе мы подъезжали к хутору, тем мрачнее становился Коршунов. Как же ему не хотелось отдавать меня другому. Только я жаждала, как вода, просочиться сквозь его пальцы.
Хутор из одного дома стоял, не доезжая Красной Луки, сразу за Королевичами. Этот большой бревенчатый дом с хоз постройками и колодами для пчёл выгодно прятался за тонкой полосой леса. С дороги, соединяющей две деревни, его невозможно было разглядеть. Только узкая лесная тропинка, по которой с трудом пропихивалась машина, приводила прямиком к дому. Не только лес и тропа защищали хутор от непрошеных гостей. Огромная лохматая псина кидалась на каждого, кто осмеливался зайти за ворота. Увидев волкодава впервые, я подумала: «Хорошо, что цепь толстая. Бычья».
В этот раз собака по кличке Морда, тоже встречала нас не дружелюбно. Гостей и так было слишком много для его хозяина – лесного отшельника. Ещё одна машина стояла во дворе. Пес громко хрипел и страшно лаял. Из дома вышел худой длинноносый старик и стальным голосом сказал:
– Свои.
Пёс сразу перестал надрывно лаять и опустил голову. Смотря исподлобья, он всё же продолжал выражать недовольство скалясь. В конуру ушёл только после того, как Коршунов прикрикнул на него:
– Место, Морда!
Хозяин хутора приветливо поздоровался с нами. Не знаю, что могло связывать старика с комиссаром. Отцом и дедом он Гришке не был, но мой любовник обращался к нему «дедуля». Было, правда, одно сходство в их внешности, что доказывало родство. Пусть не близкое, но родство. И у Гришки и у деда Макара один цвет глаз. Коршунов утверждал, что не здешний. В Сенно, да и во всей Белоруссии, у него никого нет. Вся его родня в Рязанских землях. По-видимому, и Гришке было, что скрывать от Советской власти.
Гулянка шла полным ходом. Под навесом бани, что служил беседкой, за столом сидели трое мужчин и две женщины. Все красные и мокрые. Сразу видно, что парились. Мужчины мне были знакомы. Один в особенности. Девчонок я видела впервые. Наверно, приехали с Гришкиными коллегами из Витебска. У нас таких бесстыжих не было. Увернувшись в белые прозрачные от воды простыни, сидели на коленях у мужиков. Ржали, как лошади и пили не хуже парнокопытных водку, что воду вёдрами. У одной даже выскочила грудь из простыни. А ей всё ровно. Вытаскивать сигарету с большого своего рта она успевала, а прикрыться руки не доходили.
Милица тут же шепнула мне на ухо:
– И меня ещё шалавой кличут.
Ответить ей мне не дал Гришка. Обняв нас за талии, он сказал:
– Ну, красавицы, присоединяйтесь. – И ущипнул подругу
