мы узнали, что Робсон погиб во цвете юности, что его кончина стала большой потерей для нашей школы и что все мы будем мысленно присутствовать на похоронах. Директор сказал все положенные слова, за исключением тех, что хотел услышать каждый: как, почему и, если смерть была насильственной, от чьей руки.
– Эрос и Танатос, – прокомментировал Адриан перед началом первого урока. – Танатос вновь побеждает.
– Эрос и Танатос были Робсону до лампочки, – возразил Алекс.
Мы с Колином согласно кивнули. Нам ли не знать – Робсон пару лет учился с нами в одном классе: неприметный, скучный мальчишка, нисколько не интересовался литературой, успевал ни шатко ни валко, никому ничего плохого не делал. А теперь насолил всем сразу: затмил остальных своей безвременной кончиной. «Во цвете юности» – надо же было такое загнуть: Робсон, каким мы его знали, был не цветком, а овощем.
Никто ни словом не обмолвился ни о болезни, ни о мотоциклетной аварии, ни о взрыве газа, а через несколько дней до нас дошел слух (читай: Браун из шестого физико-математического), проливший свет на то, чего не знало или не захотело сказать школьное начальство. Робсон обрюхатил свою девчонку, повесился на чердаке и был вынут из петли только на третьи сутки.
– Кто бы мог подумать, что он допрет, как люди вешаются.
– Не забывай, он в физматклассе учился.
– Но там ему не показывали, как скользящий узел завязывать.
– Да это только в кино бывает. И перед казнью. Узел любой сгодится. Просто мучиться будешь дольше.
– Как думаешь, что у него за телка?
Мы стали перебирать все известные нам варианты: стыдливая девственница (теперь уже бывшая), вульгарная торговка, опытная женщина постарше, шлюха с букетом венерических болезней. Но Адриан перенаправил наш интерес в другое русло.
– У Камю сказано, что самоубийство – единственная по-настоящему серьезная философская проблема.[9]
– Если не считать этику, политику, эстетику, природу бытия и прочую дребедень. – У Алекса в голове зазвенел металл.
– Единственная по-настоящему серьезная философская проблема. Основополагающая, которая определяет все остальное.
После длительных обсуждений мы пришли к выводу, что самоубийство Робсона может считаться философской проблемой только в арифметическом смысле: потенциально увеличив население Земли на единицу, он не счел себя вправе способствовать перенаселению планеты. Но во всех других отношениях, как мы рассудили, Робсон подвел и нас, и всю серьезную мысль. Его поступок был антифилософским, эгоцентричным и далеким от эстетики, короче говоря – неправильным. А предсмертная записка, которая, по слухам (опять же читай: по Брауну), гласила: «Мама, прости», оставила у нас ощущение, что текст мог быть куда более информативным.
Возможно, мы бы проявили больше сочувствия к Робсону, если бы не один кардинальный, незыблемый
Цитируется философское эссе Альбера Камю «Миф о Сизифе» (1942).
