нового шефа его мятежная, слишком живая мысль.
– Это только кажется, что мы с ними почти слились, да, где-нибудь на просторах Саматлора, или на Курильских берегах Петров и Петренко – это почти одно и то же. Мы абсорбировали, впитали в себя значительную часть украинской самости, щедро отдавая приезжим хохлам важные должности и лучшие заработки, относясь к ним как к своим. Мы приняли их борщ и вареники, взяли их красавиц в жены, а песни – в репертуар своей души. Мы открыли для них Россию полностью, вплоть до кремлевских кабинетов. Черненко, Кириленко и т. п. Мы отчасти впитались в украинскую землю. Но, заметьте – лишь отчасти. Левобережье, Киев, а дальше – стена. Уклончивая, лукавая жизнь лесных братьев. Украина, даже по видимости сливаясь с нами, мечтала о бегстве на запад. Собственно, почему я так истериковал там, на диканьковском хуторе? От ужаса смысловых рифм, что обрушились на мое сознание. Вы читали их писателей, всех этих Стельмахов, Рыбаков, Панчей? Как тонкий яд по дну даже патриотических повествований о геройских казаках, разлито тайное желание быть побежденными католической Польшей, то есть Западом. Да что там, сам Гоголь, умирая по усугубленному православному рецепту, в «Тарасе Бульбе» не может скрыть невольного почтения перед грандиозностью и блеском костела. Защитники православной веры-козаки, у него звери, младенцев на пики поднимают, монашек насилуют, а поляки ведут себя почти как рыцари. Успокойтесь.
– Я спокоен, Дир Сергеевич.
– Успокойтесь, больше литературы не будет. Одно еще только наблюдение.
Главный редактор сделал несколько глотков. Кажется, ему было слегка неловко за свою недавнюю полемическую горячность. Тем более что никто ему и не думал возражать.
– Пока мы с ними жили в одном государстве, скрытое их предательство можно было переносить. Теперь оно из скрытой формы переходит в явную, бьющую в нос и в глаз, форму. Они добились разрыва единого сверхфического этнического тела. Того тела, что мы только начали взращивать, называя по глупости «советский народ», но это так. Так вот они разорвали, и теперь не сошьешь вместе. Знаете, когда я это понял? Однажды утром. Чистил зубы, а по телевизору на кухне говорят, что произошел взрыв газа на шахте, погибло столько-то горняков. Я даже сплюнул, опять думаю, ну, сколько можно, госпожа Россия, и даже по-черному скаламбурил: люди гибнут за метан! И тут выясняется, что взрыв произошел на Украине, не на российской шахте. И, понимаете ли, мне стало чуть легче. Нет, погибших мужиков все равно жалко, но так, примерно, как аргентинских, или китайских. Не как своих. Вот в этот просвет между первой реакцией и вторичной и улетела вся наша родственность с хохлами. Они чужие. Они нас предали, и мы это признаем. Но дело в том, что за предательство надо наказывать. И в деле моего брата сошлись в одной точке рассуждения общего, историософского порядка и обиды моей конкретной семьи. Вы меня поняли?
– Да, – сказал спокойно майор, – все понял кроме одного.
– Чего?
– Какие конкретные действия последуют за этими обобщениями?
